Новый богослов, господин Фернан Лоде
[
Мы часто говорили, что самые яростные нападки, самые жестокие гонения на нашу веру бесконечно менее опасны, чем вкрадчивые попытки проникновения. Вернее, яростные нападки, жестокие гонения вообще не опасны для нашей веры. Они ее только воспламеняют. Подтачивать ее могут только просачивания, вкрадчивые попытки проникновения.
[
Бесчисленна […] рать христиан и святых и, следует сказать, мучеников, чьи испытания были тайными, чьи испытания не были публичными. Мы знаем как одно из самых твердых положений нашей веры, что Бог не делает разницы между теми и другими и что они приемлют одинаковые венцы. Это одно из самых твердых положений нашей веры, что мера вечная не совпадает с мерой временной; что награды и муки и венцы никоим образом не соизмеряются с нашими временными записями; что бедняк на своей постели, что самый жалкий больной может в глазах Бога (а весь христианский народ того не узнает до Страшного Суда) тайно заслужить больше, чем самые прославленные святые. […] Это не просто величие, это отличительное свойство нашей веры, что святость, что благодать действует с помощью минимума временной материи и даже никогда не чувствует себя так свободно и так естественно, как при минимуме временной материи. Столь совершенные узы связывают последний из членов с Венчанным Главой, что последний больной на своей постели допущен подражать мукам Иисуса на кресте. Последний больной на своей постели буквально подражает, действенно подражает, успешно подражает самим Страстям Иисуса, мученичеству Иисуса и других святых и мучеников.
[
В христианской морали и в христианской теологии закон труда не имеет более серьезного обоснования, чем повседневный труд Иисуса в назаретской мастерской. Закон труда есть закон, заповедь и в ветхом, и в новом Законе. Но насколько он непривычный, насколько новый, как и все остальное, в новом Законе. В ветхом Законе закон труда, заповедь труда вытекали, как и всякое рабство, из падения Адама. Это было наказание по справедливости. В ноте лица твоего будешь есть хлеб. Иисус, взяв на Себя, так сказать, этот закон и закон смирения, превращает их в долг любви. Так родился новый Труд. С тех пор тысячи и сотни тысяч христианских мастерских были и есть лишь подражания той назаретской мастерской. Отныне человек, таков новый закон, таков новый статус, отныне человек, который трудится, больше не каторжник, отбывающий свой срок. Отныне человек, который трудится, — это человек, который поступает как Иисус, подражает Иисусу. Повседневный труд — это уже не наказание, это уже не только наказание, это уже не в первую очередь наказание. Отныне он — подражание священному повседневному труду.
[
В святости, в деле святости публичное погружено в тайное, публичные добродетели буквально поддерживаются, питаются тайными, набираются из них. В деле святости публичное вырастает из тайного. […] Речь здесь вовсе не идет о том, чтобы отрицать различия между публичным и тайным. В святости, в деле святости они существенны. Только надо сказать сначала, что вообще в мире и в частности в деле святости эти различия почти всегда гораздо более хрупки, чем нас уверяют. Границы между публичным и тайным обычно гораздо менее определенные и менее разделенные, чем нас уверяют. […]
Тайное есть собственно материя, основа, изнанка святости. Тайное есть ее глубинная почва. Питательная среда, родная земля святости. Из тайного приходит, рождается святость. Из тайного она черпает силы. В тайном она обретает себя и возвращается к себе, домой. Из тайного святость вырастает. Публичные святые — люди частные, и публичная сторона, публичная святость — дело частное. А тайные святые — люди всеобщие, и тайная сторона, тайная святость — дело всеобщее, обычное, привычное, буквально в порядке вещей. Известно, достаточно хоть немного знать историю святых, имевших публичную миссию, чтобы понять не только то, что эти публичные святые были люди частные и что эти публичные миссии были делом частным, но что святые обычно и даже всегда считали их буквально миссиями, то есть посланничеством, так сказать, с миссиями чрезвычайными; внешними; наружными (а не только особыми); почти вне порядка вещей; скажем прямо, тяжелой работой, крайне неприятной, которую надо делать хорошо, потому что таково веление Бога, а у Него есть на то Свои причины, но которая без сомнения есть самое трудное испытание, какое только может Бог послать Своим святым. Такова была склонность, Studium, которую святые обычно питали к публичным миссиям. Жизнь святых […] и как нарочно жизнь Жанны д'Арк и во многих случаях […] жизнь Иисуса, жизнь публичных святых наполнена, так сказать, сопротивлением публичности. Известно, что публичные святые всегда испытывали страх перед самой идеей публичной миссии, перед самой ее возможностью, самим повелением, самой мыслью; что они всегда молили Бога ради заслуг Иисуса Христа и прямо и опосредованно через других святых сначала и долго и горячо и глубоко и порой неистово не возлагать на них такую миссию, что затем они всегда молили ради тех же заслуг для этих целей, для этой чрезвычайной миссии о чрезвычайной помощи; потому что они чувствовали себя не дома, выбитыми из колеи в такой публичной миссии; они даже чувствовали себя не в своих обычаях (Жанна д'Арк почувствовала и сказала это с удивительной проницательностью); они чувствовали себя в величайшей опасности, in maximo pericolo, и в чрезвычайном испытании; они чувствовали себя не на своем месте, как бы на время оторванными, на время посланными; они чувствовали себя неестественно, как бы временно и в чрезвычайных обстоятельствах взявшимися не за свое ремесло, не за свое дело; они чувствовали себя выбитыми из своего дела, из своего занятия; из своей службы; они были посланы с поручением; они умножали свои молитвы. Мы знаем из всех примеров и из всех текстов, что они учащали приобщение Святым Дарам. Показательно, что они это делали не просто часто, но ежедневно. Очень показательно — это делала Жанна д'Арк. Они чувствовали себя в опасности. […]
