какой-то особой новой красотой, какой-то ценностью, каким-то особым новым величием. Словно придуманным для нас. Словно созданным специально для современного мира. Наша верность более верная, чем былая верность. Наша преданность более верная, чем былая верность. Наша вера не только не ослабла, как того хочется г. Лоде, но, быть может, в каком-то смысле усилилась. Как бы прояснилась. Это вера, которая держится тверже, чем когда-либо. Miles Christi, всякий христианин сегодня — солдат; солдат Христов. Нет больше мирных христиан. Те крестовые походы, за которыми наши отцы отправлялись в земли неверных, non solum in terras Infidelium, sed, ut ita dicam, in terras ipsas infideles (не просто в земли неверных, но, так сказать, в земли сами неверные), ныне сами, наоборот, пришли к нам, теперь они до нас добрались, они у нас дома. Наша верность — как цитадель. Крестовые походы, перемещавшие целые народы, перемещавшие континенты, бросавшие один континент на другой, — теперь они хлынули вспять к нам, захлестнули наши дома. Мы больше не идем с войной к неверным. Это неверные, поодиночке, скопом, колеблющиеся или определившиеся, нерешительные и решившиеся, нерешительные или решившиеся, распространившиеся повсюду, неверные уголовники, а еще больше всякого рода неверность, принесли войну к нам. Последний из нас стал солдатом. Последний из нас буквально стал крестоносцем. Наши отцы как волны народов, как волны армий заливали континенты неверных. Теперь, наоборот, это волны неверности бушуют в море, бушуют в полной воде и непрестанно осаждают нас повсюду. Каждый наш дом — это крепость in periculo maris, в бушующем море. Священная война повсюду. Она беспрерывна. Поэтому она больше не нуждается в том, чтобы к ней где-то призывали. Я имею в виду, в определенном месте. Она больше не нуждается в том, чтобы к ней призывали когда-либо. Я имею в виду в определенное время. Теперь она сама собой разумеется, она в своем праве, уголовном. Поэтому она больше не нуждается в том, чтобы ее объявляли. Подписывали указы. Она беспрерывна. Она повсюду. Это уже не Столетняя война. На нынешний день эта война длится два столетия или полтора столетия с несколькими годами. Священная война, которая когда-то надвигалась как высокая волна, чье имя было известно, война континентальная, трансконтинентальная, которую целые народы, которую континентальные армии несли с континента на континент, сегодня раскололась, рассыпалась на тысячу волн, которые бьются о наш порог. И вот все мы — острова, вокруг которых непрестанно бушует шторм, а все наши дома — крепости в море. Что же это означает, как не то, что добродетели, которые когда-то требовались лишь от части народа христианского, сегодня требуются от всех христиан. Это то, что г. Лоде называет ослаблением, уменьшением, выцветанием веры. Это как раз обратное, господин Лоде. Кому, наоборот, не видно, что это обратное. Добродетели, которые когда-то требовались от части, сегодня требуются от целого. От всех. Добродетели, которые требовались только от кого-то, от нескольких, сегодня требуются от всех, от последнего христианина. […]
Нашим отцам нужно было самим становиться крестоносцами и отправляться в крестовый поход. Нас сделал крестоносцами Сам Бог — какое доказательство доверия, — чтобы мы вели беспрерывный крестовый поход на месте. Самые слабые женщины, младенцы в колыбели уже в осаде. Война бушует у нашего порога. Нам больше не нужно ее искать, нести ее куда-то. Это она нас ищет. И находит.
[
Господин Лоде, похоже, полагает, что человечество само по себе, что человек нуждается в Боге и в Иисусе меньше, чем в XV веке. Значит, он, этот счастливый человек, полагает, что низость, нищета, отчаяние человека стали меньше. Значит, он никогда не подозревал, никогда не слышал даже от мирян, даже от неверующих, даже от историков, даже от модернистов, даже (в том смысле и) с чисто человеческой точки зрения, что нищета современного человека, что отчаяние современного человека — одни из самых глубоких, какие только отмечала когда-либо история (даже чисто человеческая). Или он думает, этот редкостный ум, что человечество меньше страдает. Или он думает, что сердце человеческое изменилось. Что его усовершенствовали. Или он думает, что человек, глядя на своего больного ребенка, страдает меньше, чем в XV веке. Что он меньше нуждается в молитве и в святых дарах. Или он думает, что человек, умирая, умирает меньше, чем в XV веке, и что человек, старея, стареет меньше, чем в XV веке, и что человечество не так, как в XV веке, склонно к отчаянию и к тому, что они называют неврастенией. Тут узнается неистребимое легкомыслие крупного французского буржуа. Та же склонность к пустому и полому и несуществующему. Те же недостатки, те же изъяны. Или он думает, этот крупный капиталист, — ограничимся только этим одним примером, этим случаем, — или он думает, что забота о хлебе насущном утихла в мире и что уже не столько людей, сколько в XV веке, дрожат от голода и дрожат за хлеб для жены и детей, и что они дрожат меньше, и что когда мы молим о хлебе насущном и когда мы молим о нем на сей день, то молим о нем менее жарко, чем в XV веке.
[
Великая радость, дорогой мой Лотт, — не иметь ни трещинки в этой дружбе, в этой двадцатилетней верности. А ведь Богу известно, как развела нас жизнь и в какие разные условия поместила. Но, видимо, исходный материал был хорош, порода была хороша, душа была хороша.
Деньги
[
Если мы доживем до возраста исповеди, если множество затеянных нами разнообразных дел дадут нам возможность запечатлеть на письме мир, который мы знали, я попытаюсь сделать набросок того, чем был к 1880 году этот замечательный мир начального образования. И шире, я попытаюсь обрисовать, чем был тогда весь этот замечательный рабочий и крестьянский мир, одним словом, весь этот замечательный
