– Ты Чайка?
– Я Цапля!
– Огонь!
– В Европу, в Европу!
– Ба-бах!
И всё. Мечты большое дело, но на то и ружье на стенке, чтоб, когда надо, выстрелить. Артиллеристы, главный дан приказ! Гремя огнем, сверкая блеском стали! Всё выше, и выше, и выше! Привет, Европа! Веселые поля! Идем всем скопом – трясутся вензеля! Оравы прут через границы. И в небесах «Катюш» зарницы. Но из кровавых перьев поднимается стройная птица. С яйцом под крылом. И шепчет: эй, россиянин, жди…
В «Ожоге», а может, и в жизни, Олег Табаков, спеша на сцену играть буфетчицу («Всегда в продаже»), вопрошал у автора: ну, что «Цапля» – наша? Ан нет – у этой птицы судьба другая. Тогда просто не была написана еще. Теперь написана. И летит. В Париж. С «Чайкой».
3
Пьеса вышла в «Континенте».
Ай, хай какой! Испуг ужасный! Бомонд дрожит – автор-то в Союзе! О том, что Максимов напечатал пьесу, Аксенов узнал в Москве. Купил шампанского. Помчал в метель. Примчал в Пахру. Видит: навстречу – человек. Ты кто таков? Женя Попов. Куда? В кино.
– Едем праздновать! «Цапля» вышла!
Аксенов, хоть и не пил, хлебнул шампанского. Заискрился, воспарил. Пошли к Трифонову. Майя всё спрашивала Юрия: «Ты будешь его защищать?» Тот шутил: «Меня бы кто защитил…»
Новый год справляли там же. И дома, и в гостях. Пел Высоцкий. Умчал на заре в Москву.
Вскоре звонок: разбился. Кто знал, что он – на наркотиках?
Как-то Вася и Майя уехали, в дом вселился Попов и как-то по утрянке услыхал звонок.
– Алло!
– Утро доброе, Евгений Анатольевич! Вас беспокоят из КГБ по Москве и Московской области. Не возражаете сегодня повидаться?
Вот так звоночек! Вторая встреча с КГБ с 16 годов.
Попов рассказывал: «Я жил в Красноярске. И мы с друзьями издали машинописный провинциальный вариант 'Юности'. В шести экземплярах. С адресами участников. С эпиграфами из Евтушенко: 'Свежести! Свежести! Хочется свежести!' и Окуджавы: 'А мы рукой на прошлое – вранье, а мы с надеждой в будущее – свет!'». Участвовал и писатель Эдуард Русаков. Как считает Попов – один из лучших в стране. Ну, и сам Попов, понятно. Крамолы не было. Всё открыто. Но горком комсомола возмутился: отчего без спроса?! Сильно ругались бетонщики с ГЭС. Попова – вон из комсомола. И – в свой черед – в краевую «Лубянку».
– Что, – спрашивают, – думаешь делать?
– На завод, – отвечает, – пойду. Поварюсь в трудовом котле.
– Ну, иди.
А он с аттестатом – в Москву.
Тот журнальчик был прообразом «МетрОполя». А «МетрОполь» – «Каталога Клуба беллетристов». Встреча их с Аксеновым вышла по делу…
И вот, дождавшись, когда хозяева дачи уедут, они звонят Попову. Тот выходит. Глядь – навстречу человек. Идет, улыбается: «Здравствуйте, Евгений Анатольевич! Ксивоту показать?» Попов: «Покажите, вдруг вы фальшивый кагэбэшник»…. Он показал – майор Борисов Георгий Иванович. И спросил: а сильно ли вы, Евгений Анатольич, злы на советскую власть? А тот в ответ: я что – слабоумный, по-вашему? Я что, радоваться должен, что меня выгнали из Союза писателей и теперь не печатают? Меня в сумасшедший дом надо бы, если б я этому радовался.
– Уезжать-то не собираетесь?
– Нет. – Мол, сам езжай, коль охота.
4
А тот взял да и купил дачу в Переделкине.
Там и сыграли их с Майей свадьбу. 30 мая 1980 года.
Свидетели Ахмадулина и Мессерер, прибыв на дачу, выставили на улицу стулья с подарками: винтажный шарф, антикварное платье…
По словам Попова, на свадьбе гоняли в футбол, шумели, резвились, плясали… Фрэнк и Нэнси Синатра пели up, up and away to friendly sky…[177] Будто знали – это и предстоит молодоженам. Соседи литераторы были в ужасе: думали – гостям Аксенова впору голову пеплом посыпать. А они бухают, толпу собирают, автомобилей вереница на обочине.
Но пьянка пьянкой, а литература – по другой части. Особенно – тайная.
Жил тогда в столице Саша Кривомазов. И устраивал домашние читки. Андеграунд only. И попросил он Попова узнать: а вдруг и Аксенов почитает. Да, милиция заходит. И что?
Аксенов согласился. Поехал в Орехово-Борисово и угодил в глухую пробку. Звонит из автомата: «Опаздываю на полтора часа». Ему в ответ: «Ждем». Ждали два с лишним часа и столько же слушали. Василий вернулся, будит Попова: «Хорошие ребята!»
Саша этот всё писал на пленку. Собрал уникальный аудиоархив. Попов спросил: «Ты где всё это держишь?» Он ответил: «Дома». Попов: «Ты в уме? Тебя же обыщут, и всё». А тот: «Я ж ничего не нарушаю». Потом благодарил: «Я всё унес к дяде. А через неделю пришли».
Всё это до сих пор изумляет Попова: «Коммунисты – идиоты! Если бы они не расплевались с интеллигенцией, то, может, еще бы сто лет продержались.
Я дружу с венгерским писателем Петером Эстерхази. Он там знаменит, как Аксенов у нас в 60-е годы. И в 1984-м он написал книгу «Производственный роман» – пародию на венгерскую жизнь. Издали. Когда? В 84-м. Где? В Будапеште. Как? У нас за такое исключали – там же издевательство над парткомом… Впрочем, «Малую венгерскую порнографию» он издал в Вене. А Малая Венгерская Порнография – МВП – мадьярская аббревиатура названия их компартии.
– И что, – спрашиваю, – тебе за это было?
– Ничего, – отвечает. – Я же писатель – смеялся над строем, но не боролся с ним…
Мы, делая 'МетрОполь', верили, что есть шанс это объяснить. Но не вышло.
Может, потому что СП был ближе к партии? И к карательным органам? Ведь художнику нужно рисовать. Музыканту – играть. А писателем кого хочешь можно объявить. Все грамотные.
Мне говорили жители писательского кооператива в Безбожном (Протопоповском) переулке, что жена Кузнецова, гуляя с собачкой, делилась: 'И что это Феликс волнуется, что его снимут? Снимут, и ладно… У нас ведь уже всё есть: и квартира, и дача'.
Когда потом мы с Ерофеевым спрашивали: зачем нас исключили? – некоторые вменяемые люди говорили: ошиблись. Но кто-то хотел преподать урок 'молодым'… Не вышло.
Становилось ясно: кампания против нас – сотрясение воздуха. Прагматичные люди говорили: давайте их восстановим; ребята будут сидеть смирно, спокойно писать… Не идиоты же. То есть предлагали выход, который устроил бы многих. Но их не слушали».
Как-то Попов с приятелем выпили в ЦДЛ. Потом пошли на стоянку такси. Там некий, ныне покойный, член Союза спросил: «Ну, как дела?» А дней за пять до того он выступал с речью: «Я возмущен текстом Попова в 'МетрОполе'! Он позорит наше поколение!» Теперь же мирно поинтересовался: как дела, мол? Попов развернулся, и… вышла нехилая драка.
Их разняли. Они помирились. Попов позвонил первым: «Я вообще-то неправ был. Человека живого бить нельзя. Но ты тоже хорош – зачем спрашиваешь, как мои дела, если знаешь, что хреново?» Встретились. Выпили. И тот Попову говорит: «Эх, тяжело тебе, Женя, в 'МетрОполе'.
– Почему?
– Ну, только наполовину еврей…
Он и впрямь думал, что все авторы альманаха – евреи. Попов объяснил: «Милый, если б был я евреем, давно бы жил в Израиле… А я здесь живу…» И так до сих пор. А тогда ему звонили ночами: «Сука, Шукшина жидам продал за мацу!» Сообщил ментам. Обещали помочь…
