когда приехать стоило, просто чтобы приехать.
Главный редактор «Юности» Андрей Дементьев готовился печатать «Остров Крым» – легко, свободно, бесцензурно. А ведь еще вчера за хранение потащить могли на Лубянку.
4
Приглашения на семинар – да еще и с буфетом! – Мэтлок разослал с дипломатической предусмотрительностью: и почвенникам, и западникам; и «демократам», и «реакционерам». Мол, всем рады, на всех хватит, welcome! К тому же это, видимо, был своего рода тест, проверка: а может, всё и впрямь так быстро и сильно меняется, что даже Станислав Куняев или Александр Проханов придут на встречу с недавно еще запретным Аксеновым? Но нет. Так далеко дело не зашло. В числе 250 гостей сталинисты и «деревенщики» замечены не были.
Аксенов начал с рассказа о непростой судьбе писателя в Америке. О конкуренции. О рынке слова. О том, что если твою книгу ставят в витрине – значит, надеются продать. Если на полку обложкой наружу – хуже, но тоже неплохо. А коли корешком – пора писать новую.
Рассказал и о том, что в Штатах русский литератор попадает в круг славистов. И это хорошо, так как дает возможность общения с заинтересованными и знающими людьми, причем объединенными в различные группы и ассоциации, что дает ряд полезных возможностей, в том числе и трудовых, а значит, и денежных. При этом русскоязычная литературная братия объединяться не спешит. Ибо больших симпатий друг к другу не питает.
Что же до писателей-«штатников», то говорить о каком-то постоянном общении с ними сложно. Разве только между очень близкими друзьями. Так, на конгрессе Пен-клуба в Токио Аксенов, Стайрон и Воннегут что ни день торчали вместе в барах. Потом вернулись в Штаты и… увиделись лишь на следующем конгрессе.
Как обычно, его спросили о творческих планах.
Как обычно, он рассказал. Есть, мол, творческий план – книга о знаменитом советском режиссере, на которого ходила вся Москва. Он только и слышал, что «ты гений, гений, гений…». А в Америке пришлось машины на паркинге отгонять, наркотики протыривать, общаться не с артистической и дипломатической элитой, а с white trash[241]. Бубнить в кабаках о Станиславском…
Стоп! Вспоминаем: вот он – мужик с лохматыми патлами и пивом с террасы кафе в Лос-Анджелесе. Вот замысел «Нового сладостного стиля» – книги, где, пожалуй, наиболее емко и саркастически показана жизнь эмигранта творческих кровей и его возвращение на родину.
«Понятие 'Родина', – говорит Аксенов на семинаре, – становится для меня всё более дорогим, но всё более интимным. Оно связано… с ощущением вечного прозябания, с ликами моих бедных людей, дорогих мне родственников, родителей, бабушек, тетушек. Это ощущение мне гораздо дороже, чем так называемые достижения и исторические катаклизмы».
И – кода: «Я плачу долг той единственной родине, которой я что-то должен, – русской литературе».
Следующее выступление – на вечере в Доме архитекторов. Потом «Бочкотара» в театре друга – Олега Табакова. А в «Современнике» – «Крутой маршрут». Заключенные – только женщины. Вохра – мужики. Марина Неелова кричит: «Где мои дети?!» так пронзительно, что звучит Евгенией Гинзбург. Стоя на сцене рядом с Галиной Волчек, автор поднимает вверх руку с раскрытыми средним и указательным пальцами – victory.
5
Возвращение в Россию, пусть и в роли гостя посла США, и стало большой победой. Свершившейся на глазах у тех, кто изгнал его из страны. Лишил его общения с близкими.
Последний раз Аксенов видел отца в 1980-м, перед покушением на свою жизнь по дороге из Казани в Москву. И вот они снова дома у Павла Васильевича. Их удивительно трепетная встреча потрясла родных. А Аксенова поразила манера отца судить о советских вождях. Ленин остался для него «хорошим человеком». Сталин – «очень плохим». Брежнев, говорил он, дрянь; Горбачев – молодец. Что ж, поглядим, что он за молодец…
Пока же в пользу Горби, в глазах Аксенова, говорила свобода прессы. Его довольно резкие интервью печатали без правки. А с другой стороны – жизнь в Казани казалась ему нищей и убогой. Однако и тут маячила где-то рядом надежда на перемены: за книгами стояли очереди. В театре ставили «Крутой маршрут».
Казалось, невесть откуда в страну возвращается давняя любовь Аксенова – республика 1917 года. Юная и прекрасная. Растоптанная, но не убитая. И почему – невесть откуда? Она возвращалась вместе с ним – ее последним гражданином. Среди руин нищей тирании Аксенов провозглашал: да здравствует республика!
Надежду на воплощение и торжество этого лозунга вселила и еще одна победа – легальный выход в Москве «МетрОполя». Через десять лет после его расправы над ним в этом же городе. Кто тогда думал, что всё изменится так скоро? Кто мог знать, что гонимые будут торжествовать при живых и скрежещущих гонителях.
Вернувшись в Штаты, Аксенов описал свой визит в статье «Не вполне сентиментальное путешествие»[242], опубликованной в престижном журнале
Но прежде он пережил еще один триумф, который по праву принял как личный, подобно множеству людей на планете, боровшихся против Берлинской стены. 22 декабря 1989-го она перестала существовать. В тот миг воссоединился не один лишь Берлин. И не только Германия. И не только Европа. И не только две половинки рассеченного стенкой мира. Воссоединилась Россия: та, что была на Востоке – с той, что жила на Западе. И, возможно, воссоединился Аксенов…
6
Снова он прибыл в Казань в начале 1990-х. Чтобы снять биографический фильм и прочесть следственное дело мамы.
«Чего стоят только профильные и анфас фотографии матери, сделанные фотографом 'Черного озера'… – писал он потом с горечью. – Чего стоят списки реквизированных предметов: костюм старый хорошего качества, белье постельное, игрушки детские, Иммануил Кант, собрание сочинений…
Иные, выявлявшиеся из грязно-мышиного цвета папочек материалы опрокидывали меня. Прожитые десятилетия, казалось, исчезали, и я по-сиротски останавливался на краю той юдоли, на пороге разгромленного семейного очага, возле Лядского садика моего детства…»
Казань он посетит еще много раз. Проплывет по Волге. Сотни километров проедет и пролетит по стране. И будет поражен темпами перемен. Причем как в области, скажем так, промтоварной, так и духовной. Ему казалось, что народ быстро выдавливает из себя совковую начинку. Но скоро поймет, что появление на провинциальных рынках и в продмагах нескольких сортов колбасы, которой там отроду не было, и датского пива еще не означает благоденствия, а интерес к разоблачениям красного режима не гарантирует утверждения свободы и демократии.
Больше того, на какой-то срок они будут заслонены беспределом криминала и разгулом скоробогачей, их хамством, жестокостью, цинизмом, безвкусицей. Он так и не сможет привыкнуть к тому, что в новой Москве крайне сложно различить проститутку и девушку другой профессии; что богема так быстро освоила амплуа приживалки при пузатых дядьках в трениках и алых пиджаках с закатанными рукавами; что любой разговор о демократии сопровождается каким-то хитроватым явным или внутренним подмигом: ну конечно, демократия, дорогой Василий Павлович, милый ты наш герой сопротивления, но сначала – денежка, старичок, баблецо, капустка, зелень, башли, лавэ… Понял, голуба?!
И тут же – бравурная роскошь презентаций, премьер, фестивалей: праздник, брызги шампанского, дамы в мини и кринолинах, фейерверк огней и улыбок. А попутно торговля – всем и везде. Начальство народ еле держит в узде. С наваром тот, кто хитер, силен и ловок. «Кидалы», «каталы» и боевики бандитских группировок. Лотошники и киношники, любители почек «сотэ» и мастера карате: раз-раз-раз – и в лоб, и в бок, и в глаз, и под ребра, и взашей; пенсионеры, и милиционеры, и боевые офицеры: эй, командир! есть партия «калашей»… Недорого! Возьмешь? Ну, как тут поймешь – где «братки», а где дельцы, а где отечества отцы? И где искать концы… Ведь «Беретты» под мышками у всех одинаковые. И патроны. И инстинкты всамделишные. И тяга в чреслах самая что ни на есть. Барышни по вызову – на
