чувствовал ее пульс, как не почувствовал бы кто-нибудь другой. Проклятая жаркая влажность туманила мне глаза, по воде плясали блики, но я все равно видел ее побледневшее лицо и грудь, нежного розового цвета, розового, как… тут я чуть не вскрикнул.
Наверно, ее нужно было скорее вытащить из воды? По запястьям все еще струилась кровь. Я боялся, что ей станет холодно. Вслепую я перевязал ей руки каким-то полотенцем.
Назвав номер «скорой помощи», я минуты две дожидался ответа, проклиная все на свете. И особенно человека, чьего имени я не хотел даже произносить и сейчас не хочу.
Странно: «скорая» прибыла довольно быстро — вероятно, в этот квартал ей часто доводилось ездить. Молодой фельдшер (его лицо расплывалось перед моими глазами) задал мне несколько вопросов, покачал головой неопределенно. Он поднял с пола пустую упаковку из-под таблеток, понюхал, присвистнул. «Ты думаешь, это у нас первый случай? А четвертый за неделю — не хочешь?» — спросил он у меня. Но я не хотел ничего. Ее уже унесли к лифту, а я все еще стоял в прихожей и смотрел.
Ножик валялся на полу. Там его и обнаружил приехавший чуть позже человек в штатском. Внимательно осмотрев лезвие, он усмехнулся и сложил его (от щелчка я вздрогнул). «Спрячь, — сказал он. — Таким ножом только дерьмо резать, и то — пока теплое… Так ты говоришь, свет был выключен?»
Я вернулся домой поздно ночью, не помню как. Спотыкаясь, прошел в свою комнату, сорвал вижн и бросился на постель вниз лицом.
В больнице на меня никто не обращал внимания. Это была больница для бедных, убогая и безмятежная в своем убожестве. В этой больнице хорошо умирать, думал я.
«Дело знакомое, — отвечал на мои расспросы врач (заспанный, с красными глазами). — В общем, из комы мы ее вывели. Но учти: по
Сидя на краю кровати, я гладил ее перевязанную руку. Я слышал ее пульс. Ее веки чуть заметно дрожали. Но я знал, что она меня не слышит. Ее здесь не было.
Человек, которого звали YETY, пропал тоже. Поиск не давал результатов, словно тот, кого искали, очень не хотел быть найденным.
Я возвращался домой и запирался в своей комнате. На игры и смотреть не хотелось. Я включал тупые фильмы и бродил по пустынным моделям National Geografic.
Так прошло еще несколько дней. Сидя дома, я подписался на одну работу, за которую получил немного денег. Это была, в общем, довольно докучная дрянь, которую устроители почему-то называли «фокус-группой». Весь фокус состоял в том, что нужно было отслеживать всплывающую рекламу и сообщать свои ощущения. Работодатель знал, что в реале я почти слепой, и поэтому мои реакции были естественными и незамутненными. Я считался ценным специалистом.
В числе прочего дерьма я наблюдал и новые трейлеры Russian Sunsets, сделанные (как я знал) специально для рекламного фестиваля Epica. Я искренне желал, чтобы жюри присудило разработчикам самое последнее место. Беда в том, что мои реакции фиксировались автоматически, и (я знал и это) во время прокрутки Russian Sunsets все датчики эмоциональной активности давали резкий всплеск.
Когда я увидел ее в одном из последних выпусков, я стиснул зубы, чтобы не потерять сознание.
Титры сообщали что-то про «веселый эротический китч» и про New Russian Style (знать бы еще, что это такое). В свадебном платье, больше похожем на прозрачную занавеску, Катя садилась в длиннющий белый лимузин в сопровождении рослого жениха и двоих его друзей в малиновых пиджаках, с короткоствольными автоматами. То, что начиналось в машине сразу вслед за этим, было и смешно, и грустно, и противно одновременно — слышишь, chekhov, это я говорю сейчас, а тогда не мог подобрать слов. Лимузин пролетал под воротами кремлевской башни, нарисованной очень небрежно, и часовые у ворот почему-то брали «на караул». Это был предпоследний, четвертый уровень. За окнами лимузина сияли небывалые кровавокрасные звезды, и здесь реклама резко обрывалась.
Рослым женихом был YETY. Прости, chekhov, но я не могу говорить разборчивее. У меня зубы стучат.
По истечении трех дней деньги упали мне на карточку, и я в последний раз приехал к ней в больницу. Неизвестная жидкость вливалась в ее вену из капельницы; руки были холодными. С ее ногтей все еще не стерся розовый лак, и мне стало грустно.
Вернувшись домой, я сказался больным. Запер дверь на ключ и запустил излучатели.
Разработчики Russian Sunsets не стали обновлять базовую графику. Когда картинка прояснилась, я различил вокруг знакомые бетонные коробки домов, тротуары с потрескавшимся асфальтом и опрокинутые урны — все как в 90-х, понял я. Поблизости оказался авторынок. Между железных ангаров в два ряда были расставлены автомобили, вокруг бродили продавцы-статисты в мешковатых спортивных штанах, с золотыми цепочками на шеях. Это было стартовое меню: мне предлагалось выбрать транспорт.
Я мысленно подсчитал деньги. New Russian style обходился недешево. Поколебавшись, я уселся в неказистый, но крепкий с виду пятидверный хэтчбэк (всплывающие надписи поясняли, что я приобрел «культовую вишневую девятку»). Пальцы сомкнулись на руле, и я даже ощутил мягкий противный скользкий пластик, в тысячный раз подивившись правдоподобию контактной графики. Как обычно, вскоре я перестал об этом задумываться. Мотор зажужжал, и я машинально двинул рычаг вперед и влево и понажимал педали. Картинка сместилась: я въехал на второй уровень.
Фонари на Тверской горели непривычно тускло. Непривычного вида рекламные щиты заслоняли небо. Что-то светилось и в воздухе: среди незнакомых названий я узнал только Samsung и Sony, да и те были нарочно прорисованы неправильно. Из окон проезжавших мимо автомобилей слышались полузабытые песни (почему-то я вспомнил оздоровительный лагерь, в котором кое-как прожил восемь или девять дней, а потом сбежал до мой).
Восемь или девять девушек выстроились на тротуаре, как на линейке в лагере герлскаутов. Культовая вишневая девятка сама собой притормозила и остановилась под фонарем. В свете фар приплясывали фигуры в коротких юбочках. Стекло опустилось.
— Девушки работают, — услышал я женский голос. — Вы просто так здесь не стойте.
Фигура пригнулась ниже.
— Ой, так ты пацан совсем. Скидочку дадим, а? По комсомольскому билету? — тетка весело засмеялась.
Последние слова я понял не вполне.
— Я ищу одного человека, — сказал я.
— Да хоть троих, если справишься.
— У нее никнэйм Katenok. Не видели?
— Сколько лет-то? — уточнила тетка.
— Семнадцать. Или шестнадцать.
— Нету здесь. Ищи на третьем. Или еще где.
— А Тимур? Который YETY?
Фигура отшатнулась.
— Ты откуда такой взялся, пацан? — тихо спросила тетка. — Тимура он ищет. Ты его не ищи. А то ведь найдешь на свою жопу.
Кто-то в стороне проговорил: «Тише, тише». Я покрутил пластиковую ручку, и стекло поползло вверх.
— На третий уровень, — прошептал я.
На стоянке было тесно от сверкающих черных галош — «мерседесов» («шестисотых», подсказали титры) и от широких американских джипов, на которых, подумал я, чрезвычайно удобно вывозить в лес трупы. Равнодушные водители сидели в джипах и курили. Над всем этим плясала, и скакала, и искрилась тысячей лампочек реклама казино со странным названием: «Мороз&Ко. Girls Non-Stop». Мне это даже понравилось. Девяностые были веселыми годами.
Охранник в темном костюме стоял в дверях, поигрывая металлоискателем.
— Нет, — процедил он, глядя на меня сверху вниз.
— Почему нет?
— У вас есть клубная карта?
