несмышленышам! — а нынче, впервые не заметив белой пахучей благодати, прошел прямо с кладбища в сторожку и лег, незрячими глазами загляделся в свое прожитое. Не умел он, мужик, говорить об этом и слов таких не знал, а любил он свою Лушу!
Часом позже только что приехавший из района Виктор Алексеевич подогнал дрожки к саду, привязал лошадь к столбу. Медленно, точно выискивая слова, которые ему надлежало сказать, он двинулся мимо белых яблонь, вниз, к Вачу. Потом вошел в сторожку, и так, кажется, ни слова и не сказав, вывел Василия Авдеича за руку, усадил позади себя и резко шлепнул вожжами по вороному крупу лошади.
В доме у председателя в горнице был накрыт к обеду стол, но никого не было. Рожков распечатал бутылку водки, подвинул Василию Авдеичу стакан.
— Давай, отец… За добрую память Лукерьи Степановны.
Он выпил первым и торопливо начал закусывать.
Василий Авдеич подержал граненый стакан в широкой узловатой руке, не видя ни стакана, ни руки, выпил и, навалившись ослабевшей ноющей грудью на стол, заплакал.
— Один я, Алексеич… Никому не нужён.
— Неправда, Василий Авдеич, — покачал головой председатель. — Ходил я сейчас по саду и радовался. Ты погляди, какую красоту людям растишь! А ты говоришь — никому не нужен.
Председатель подпер голову руками, задумчиво сказал:
— Не помереть страшно. Помереть да ничего хорошего не сделать — вот тогда страшно…
…Василий Авдеич давно покончил со своим необременительным завтраком и сидит на крылечке.
Ступенькой ниже стоит камышовая кошелка: от нее по-прежнему исходит нежный, тонкий запах первых яблок, которые и заставили его только что мысленным взором пройтись по последним годам жизни.
Решимость отнести яблоки в подарок председателю поколеблена. «Не возьмет ведь, — размышляет старик и цепляется за новую мысль: — Ну, не ему, так ребятишкам его… Не понесешь же в кладовую приходовать, — это вот когда сбор начнется, тогда и сказ другой».
Воткнув в дверную накладку прутик — это значит, что хозяина нет, Василий Авдеич направляется в Липовку.
В синей выгоревшей рубахе без пояса, в кирзовых сапогах, с непокрытой загорелой лысиной, похожей на печеное яйцо, белоусый и несколько сутулый, он идет крупным нестарческим шагом, по старой солдатской привычке помахивая руками и, верно, не чувствуя, что в одной из них несет довольно увесистую кошелку.
До Липовки — с километр. Сразу от сторожки дорога вклинивается в пшеничное поле и, раза два вильнув вокруг песчаных бугров, стрелой летит к селу. Пшеница уже выколосилась, начала желтеть; хлеба, словно догоняя разошедшегося старика, с сухим шелестом добегают легкой зыбью до дороги и откатываются назад.
Липовка встречает Василия Авдеича тишиной, сладковатым запахом сбрызнутого ночным дождем и уже подсохнувшего «гусиного хлеба», которым заросли пригорки вдоль дороги, негромким внятным гулом проводов над головой. Брехунок с электростанцией нахвастал, а Рожков потихоньку достроил. В газетах, правда, не писали, а свет в Липовке есть. По вечерам даже из сторожки слышно, как на селе хлопотливо и уютно постукивает движок…
Мимо своего дома Василий Авдеич проходит, не останавливаясь, кротко вздохнув. Окна задернуты белыми шторками — спит, должно быть, учительница, каникулы у нее. Дом еще крепкий, три года назад только венцы сменили — переживет и его, не гляди, что под соломой.
С кровлей в районе туго, лесов нет, а железа днем с огнем не найдешь. Черепицу, говорят, председатель надумал свою делать, надо будет сменить, хоть жиличке способнее будет. А Луша так и померла — под родимой соломой…
У правления стоят знакомые дрожки, привязанный к скобе Гнедко добродушно пофыркивает.
Оставив в сенцах кошелку, Василий Авдеич проходит через пустую, попахивающую свежими бревнами комнату, приоткрывает дверь в председательский кабинет.
— Входи, Василий Авдеич, входи, — приглашает председатель, подняв на секунду от стола голову. — Сейчас, бумагу подпишу.
Стоящая сбоку от стола девушка-счетовод приветливо кивает старику.
Василий Авдеич садится в сторонке, поглаживает машинально колени, посматривает на председателя. Чуприна-то редеет — хлопотно мужику за эти годы пришлось.
— Ну, все! — говорит председатель, откидываясь на спинку стула. — Садись поближе, Василий Авдеич, чего ж ты так далеко? Как жизнь?
— Да потихоньку, — отвечает Василий Авдеич и дипломатично начинает: — Яблоки скоро, Виктор Алексеевич, поспевать начнут. Нынче вон уж с кошелку набрал. Падалка, какие ветром есть, сбило…
— Хорошо, с яблоками, значит, будем! — говорит председатель. — Да, Василь Авдеич, знаешь, что я надумал? Надо тебе в сторожку свет провести. А то днюешь и ночуешь, а без света, поди, дрянно?
Василий Авдеич немного досадует, что разговор пошел не в ту сторону, но не ответить на такое дело нельзя.
— Эка, а столбов сколь надобно?
— Ну и что же? Раз надо — поставим. — Стеклышки очков блестят, узкие карие глаза глядят из-под них пытливо: — К осени-то домой переберешься?
— Кто ж его знает, — неопределенно тянет Василий Авдеич. — Поглядим, как что…
— Значит, договорились — на днях проведем, — решает председатель. Словно поправляя на руке ремешок, он смотрит на часы, потом прямо спрашивает: — С чем пришел, Василий Авдеич, выкладывай. А то пора мне в бригады.
Времени на обходные маневры не остается, Василий Авдеич поднимается:
— Так куда эти яблоки девать? Килограмма три-четыре, сказываю, никак, будет. Не приходовать же их…
— Яблоки? — занятый уже какими-то своими мыслями, председатель не сразу вспоминает, о каких яблоках идет речь. — Да, приходовать, конечно, нечего. Пустяки… — Рожков на секунду запускает пятерню в рыжие волосы. — Знаешь что, Василий Авдеич, отдай их в детсад. Пускай ребятишки побалуются. Все у тебя?
— Все будто.
— Тогда будь здоров, поехал я. — Председатель крепко встряхивает старику руку, подхватывает на ходу потрепанную полевую сумку. — Завтра загляну.
Когда Василий Авдеич снова с кошелкой в руке спускается с крыльца правления, дрожки председателя скрываются за углом. «Экий быстрый», — с одобрением и одновременно с некоторым смущением усмехается Василий Авдеич. Ему немножко досадно, что сам он отнести яблоки ребятишкам не додумался, и почему-то приятно, что сделать это посоветовал именно Виктор Алексеевич, а не кто-нибудь другой.
Солнце начинает забираться вверх, Василий Авдеич прикидывает, что время, должно быть, к восьми, и прибавляет шаг. У ребятишек скоро завтрак, — в самый раз он с яблоками будет.
Чаепитие с мороза, стопка за ужином и долгие разговоры сморили Василия Авдеича. Он так и уснул, не дождавшись Рожкова.
— Намаялся старый, — кивнул Виктор, заглянув в полуосвещенную комнату, где на диване, сложив на груди руки, тихонько посапывал Василий Авдеич. Теплая быстрая улыбка прошла по лицу Виктора, и снова оно стало озабоченным.
— Опять всыпали, — словно отвечая на мой безмолвный вопрос, объяснил он.
— За что?
— За низкие темпы строительства. — Виктор хмуро усмехнулся. — Такую, друг, я себе долю выбрал. Разбуди любого председателя ночью, ткни в него пальцем — в чем-нибудь да виноват.
— А Василий Авдеич тебя тут нахваливал.
— Авдеич-то? Ну, Авдеич — добрая душа. Он ведь по результатам судит.
