Оля долго не могла заснуть. Уже вторую ночь муж был там, где происходили главные события последних дней. Она не очень хорошо понимала, что же случилась на самом деле, но тревожные сообщения вчерашнего дня, следующие одно за другим, повергали ее все больше и больше в состояние уныния.
Вчера поздно вечером неожиданно позвонил Андрей. По его голосу Оля поняла, что происходит что- то ужасное. Еще никогда муж не говорил такими отрывистыми фразами и так беспристрастно. Обычно его слова, даже самые серьезные, облачались в какую-то шутливую или ироничную форму. Он мог сказать что-нибудь такое смешное, что Оля до его прихода могла несколько раз вдруг неожиданно заулыбаться. Не поняв причины этого, то Нина, то Сережка спрашивали:
— Мам, ты что смеешься?
— Да так, ничего, — говорила Оля. — Папа меня рассмешил!
— Как рассмешил? — не понимал шестилетний сын. — Ведь он же на работе!
— Да так рассмешил. Позвонил и рассмешил! — И она продолжала улыбаться своей открытой, немного детской улыбкой.
Но вчера, услышав в трубке знакомое: «Оля, это я», она не улыбалась, потому что сразу почувствовала необычайную серьезность в голосе мужа.
— Андрюша, что же ты молчал? — первое, что вырвалось у нее. — Ты где? Ты приедешь сегодня домой?
— Нет, Оль, никак не могу. У меня все нормально. Не волнуйся!
— Ты на работе?
— Да. Мотаться приходиться все время. Ты же знаешь, что происходит! А как вы там? У вас-то как? Как ребята?
— Ой, Андрюшка, у нас все в порядке. С Ниной ходили в магазин… Гуляли здесь по холмам… Сережка в садике. А ты… тебе там удалось пообедать? Ты хоть не голодный? Может, заедешь домой, перекусишь? Я картошечки пожарю. А?
— Нет, Оль, не могу. Завтра, наверное…
— А тут звонят, спрашивают тебя. Я говорю: на работе и когда будет, не знаю.
— Ну ладно, Оля. Все. Не беспокойся и… прошу тебя — береги себя! Я позвоню еще…
— Андрюша…
— Извини, больше не могу говорить. Я в чужом кабинете. — И, перейдя на шепот, добавил: — Оль, слышишь меня? Я тебя очень люблю!
— Андрюша!
— Все, пока!
В трубке раздались короткие гудки. Оля еще некоторое время, задумавшись, держала в руках трубку. Потом осторожно положила ее на рычаг. «Боже мой, что же там происходит?» Разговор с мужем, хотя она теперь знала, что с ним все в порядке, нисколько не успокоил ее.
Еще девятнадцатого, через некоторое время после того, как Андрей умчался на работу, узнав про ГКЧП, она услышала с улицы совершенно непривычный звук — какой-то нарастающий гул, не похожий ни на что: ни на гром, ни на шум пролетающего где-то вдалеке самолета. Это были незнакомые нарастающие звуки, в которых улавливалось какое-то скрежетание, а затем пульсирующий рев. «Трактора, что-ли, едут или экскаваторы?» — подумала Оля, но что-то внутри сжалось в комок и замерло, распространяя по телу мелкую дрожь. Скрежетание тем временем стало отчетливым, а рев все больше и больше стал походить на форсированную работу двигателей.
«Танки! — догадалась Оля. — Это танки!»
В своей жизни она всего лишь один раз была на параде на Красной площади и тогда, еще маленькой девочкой, увидела эти грозные броневые машины. Да, пожалуй, еще увиденное в фильмах про войну — вот и все, что знала Оля про танки. Но тогда, девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто перового года, она, как профессиональный военный эксперт, безошибочно определила: да, это — танки. И едут они в сторону центра Москвы. Она даже выглянула в окно. Несмотря на то, что с высоты тринадцатого этажа открывался широкий вид на территорию, прилегающую к Северному Крылатскому, на Филевскую пойму, Нижние Мневники, Кунцево, Филевский парк, Дорогомилово, увидеть передвижение военной техники ей не удалось. Шум доносился со стороны проспекта Маршала Гречко и Кутузовского проспекта. Конечно, она не могла и знать тогда, что это были танки Второй мотострелковой Таманской дивизии, вступающие в столицу по приказу ГКЧП, которые через несколько часов заполнят практически весь центр города.
Десятилетняя Нина, симпатичная девчушка с короткой стрижкой, застенчивая, но упрямая, очень домашняя и смышленая, увидев взволнованное лицо матери, высматривающей что-то в окне, спросила:
— Мам, это что, танки едут? Танки, да, мам?
— Не знаю, Ниночка. Наверное, танки.
— А зачем они въезжают в Москву? Они ведь перепортят своими гусеницами все дороги. Да, мам?
Оля посмотрела на дочку, притянула ее к себе, прижалась щекой к ее щеке.
— Ты что, мам?
— У нас же папа там!
— Где-е? — с удивлением спросила Нина. — Он же на работе!
— Да, да! Он на работе. Все будет хорошо. Все будет хорошо, — повторяла Оля, продолжая прижимать к себе дочку, а та удивленно смотрела в мамины глаза, не понимая, почему в них вдруг заблестели слезы.
После короткого разговора с мужем, как и тогда, когда он был в прошлом году в командировке в Душанбе, Олю охватило чувство все нарастающей тревоги. Отрывистые фразы Андрея, дальний рев танковых моторов на Кутузовском проспекте, скупая и не совсем понятная ей информация из телевизора и приемника — все это казалось наступлением чего-то такого, что бесцеремонно врывается в их жизнь, ломая ее привычный ритм, безжалостно комкая надежды на будущее и вселяя в них беспокойство за судьбу детей, страны и, конечно, за свою собственную судьбу.
Андрей, с которым она шла по жизни уже более десяти лет, был для нее тем единственным человеком, с которым она чувствовала себя по-настоящему уверенно. Это чувство укреплялось у нее по мере того, как они, преодолевая торосы и льды первых лет семейной жизни, стали по-настоящему Семьей, где росли тихая и застенчивая девочка Нина и уморительно-добросердечный мальчик Сережа, где, наконец, они обрели свое собственное гнездышко — уютную трехкомнатную квартиру в самом зеленом и, как им казалось, в самом красивом районе Москвы.
Теперь, когда Андрея уже вторую ночь не было дома и размеренный ритм жизни оказался нарушенным неожиданно ворвавшимися в нее событиями, она все больше и больше мысленно возвращалась в прошлое. Пытаясь отогнать тревогу, Оля вспоминала время, Когда изгибы судьбы неожиданно привели ее к той самой встрече, положившей начало большой и долгой любви, ставшей для нее и Андрея огнем далекого костра, по которому таежники определяют, далеко ли еще идти до ближайшей стоянки.
Как странно: то, что мы планируем, о чем мечтаем, к чему стремимся, очень часто рассыпается в прах, так и оказавшись недостижимым, вселяя чувство горечи и сожаления. Но часто мы сами того не осознаем, как жизненные случайности, встретившиеся на нашем пути, круто меняют нашу судьбу, переключая стрелку на какую-то другую линию. И мы мчимся с прежней скоростью, удаляясь от ранее намеченного пути по этим сходящимся и расходящимся рельсам Фортуны, не зная в точности, приближаемся ли к намеченной цели или удаляемся от нее. В любом случае в конце — всегда тупик, но будет ли он сразу за поворотом или за дальней горой, будет ли возможность в последний момент свернуть куда-то в сторону, не знает никто.
Так когда же это было? Когда на Олином жизненном пути появилась та самая стрелка, переключив которую, ее жизнь совершила резкий зигзаг и понеслась по новому маршруту? Может быть, в больнице, где она и познакомилась с Андреем? А может быть, чуть раньше, когда она, еще не догадываясь о смертельной опасности, подстерегающей ее, отправилась в поездку в Закавказье? Или в те дни, когда она в свои восемнадцать пережила крушение надежд и отчаяние, когда казалось, что уже не хочется ничего, а жизнь
