здесь и стал широко распространяться, захватывая все земли, выходящие из-под естественной растительности (заброшенные истощенные поля, расчистки из-под леса, пожарища, стравленные скотом пастбища, свежие откосы на склонах и т. п.).
Почва здесь тоже латериты, но с несколько ослабленной окраской: здесь они оранжево-красные, и пыль с грунтовой грейдерной дороги густым слоем покрывает листья и стебли растений.
Под цвет почвы и побуревшей травы, только с буровато-кофейным оттенком, оперен южноамериканский страус — эму*. Несколько раз мы встречали эму и в одиночку, и с малышами. Это крупная птица, с нашего дудака, только на длинных ногах и с более длинной шеей. От человека и машины она быстро убегает, пригнув к земле и вытянув вперед шею и согнув свои длинные ноги, чтобы принизиться в уровень с травой; бежит, часто виляя то вправо, то влево, напоминая этим, как убегает от охотника среднеазиатская дрофа-красавка.
Очень характерны для области кампосов колонии термитов. Они холмиками высотой до трех четвертей-одного метра виднеются здесь и там. Термиты лепят свои жилища из почвы, скрепляя ее так прочно, что разрушить их можно только ломом. Обычно на термитнике растения не поселяются. При виде их в кампосах опять-таки напрашивается сравнение с сурчинами и сусликовыми холмиками в южнорусских степях и пустынях.
Кампосы Бразильского нагорья-это колоссальный резерв пастбищ для животноводства. Но мы очень редко видели здесь стада, и они бывали всегда очень маленькие. Из-за отсутствия налаженного транспорта скотоводство в условиях капиталистической Бразилии здесь «невыгодно». И земля лежит втуне.
Изредка маленькие фермы видны среди просторов здешних равнин. Но земля вся расхватана частными владельцами. Где бы мы ни проезжали, повсюду по обе стороны дороги тянутся ограды из колючей проволоки. Через различные промежутки от этой ограды отходит такой же проволочный забор вдаль.
Редко-редко встречаешь примитивные ворота и слабо накатанный колесный след от дороги в глубь участка (чаще всего здесь ездят на двуколке, запряженной четверкой мулов или быков; а в большую четырехколесную фуру впрягают восемь, а то даже двенадцать быков): значит, на этом участке есть хозяйство. Но очень редко вы найдете здесь хозяина этой земли. Землевладельцы живут в городах, занимаясь там каким-нибудь более прибыльным капиталистическим «бизнесом», чем обработка земли или животноводство. Многие из них сдают свои участки в аренду.
В один из маршрутов мы заехали далеко, увлеклись сбором растений, устали и захотели пить и есть. Поехали еще вперед и стали высматривать жилье. Увидали, на-конец. Шофер не решился преодолеть придорожную канаву с водой от недавнего дождя, чтобы подъехать к дому. Пошли пешком, причем нарушили «священное право частной собственности»: ворота в проволочной ограде были на замке, и мы, ведомые шофером, перелезли через колючую изгородь.
Вот ферма или фазенда по-бразильски: хижина из тонких жердей, залепленных глиной; оконные проемы без рам и даже без ставней (вместо них — цыновка); крыша из кукурузной соломы; земляной пол. Стол из некрашеных досок на врытых в землю «ногах». Стулья фабричные, очень почтенного возраста. Глиняный сосуд для воды-на земле, кой-какая алюминиевая посуда - на полках. Возле дома маленький садик, в котором видно несколько папай*, бананов, персиков. Под сенью деревьев клочок вскопанной земли с небрежными грядками. Бродит несколько уток и кур. Всё.
Хозяин — вернее арендатор-в широкополой пальмовой шляпе и босой.
Еды в доме не оказывается. Просим продать хотя бы фруктов.
Хозяин посылает своих сыновей за фруктами. Босоногие оборванные парнишки смертельно напуганы видом незнакомцев. Едва не роняя из рук таз, приблизился к нам старший мальчик. В тазу у него с десяток лимы*. Плод этот, хоть и самый близкий родственник ароматного апельсина, совершенно безвкусен, нет в нем ни кислинки, ни сладости. Так, — трава. Зато лима растет без ухода: воткни черенок в землю, а дальше она сама пойдет расти.
Разговорились с хозяипом. Земледелием он занимается только для удовлетворения своей личной потребности. Основное питание молоко. Стадо пасется вон там, за дальним оврагом; при нем старший сын и три молодых парня-рабочих.
Владелец участка коммерсант; живет в Бело-Оризонте, там у него свой оффис-контора. Ферма дает ему мало дохода, и он не интересуется ею. В положенное по контракту время он поручает своему представителю отогнать скот на железную дорогу; там в маленьких вагонах животных отвезут на мясоконсервную фабрику, за 300–400 км отсюда.
Наш арендатор имеет немного и своего скота. Живет он, как дикарь, дети его не посещают школы и ни разу еще не были в большом городе.
Один день мы посвятили изучению овражных лесов. Леса в кампосах, конечно, значительно отличаются от приморских тропических гилей*: они беднее по видовому составу, деревья ниже по высоте, не так обильны на них эпифиты. Но все же общее богатство тропической флоры сказывается и на здешних лесах. Так, мы обнаружили на небольшой площади более 40 видов деревьев, значительное количество кустарников и лиан. Тут мы встретили ту же гуазуму*, что была в составе леса в Ангре и на пути от Рио до Лагоа-Санта. Была здесь и цекропия.
Повозка, запряженная мулами, в штате Минас-Жераис. Колючая проволока ограждает частные владения от дороги.
Оба эти дерева возвышались на пять-восемь метров выше остального лесного полога.
Овраг с лесом находился во владении отеля, и нам пришлось просить специальное разрешение, чтобы взять обрубки стволов деревьев для музея.
Когда рабочий подрубил ствол и столкнул его с оставшегося пня, дерево не упало, а лишь слегка наклонилось. Его удерживали десятки стеблей лиан, перекинувшихся с одного дерева на другое. Наши взаимные усилия как-нибудь раскачать дерево и свалить его оказались бесплодными. Мы отрубили снизу кусок ствола; дерево осело ниже, упало на землю несколько сухих сучьев, но оно продолжало упорно держаться на лианах.
Пробираясь по склонам оврага, мне не раз приходи-лось обрубать вокруг себя лианы, чтобы выпутаться из их густых сетей.
Почва под лесом резко отлична от оранжево-красной почвы кампосов: она покрыта толстым слоем мертвых листьев и веток, очень богата гумусом и до глубины свыше метра имеет темную коричневатую окраску, и только ниже появляется всё та же красная латеритная порода.
Выйдя из леса, мы поднялись по склону на край плато, окружающего долину, в которой расположен Гранд-отель. И самый склон, и плато покрыты густой порослью злака капин-гордура: иногда травостой достигает груди взрослого человека. Стебли и листья злака покрыты железками, выделяющими масло с своеобразным запахом. Капин-гордура обладает исключительной способностью разрастаться, покрывая места, занятые раньше разнообразными злаками кампосов. Сейчас злак заканчивает плодоношение, листья его начинают желтеть и стебли пони-кают к земле.
Очень трудно было итти здесь; приходилось с усилием продирать ногу через густое сплетение жирных и шершавых стеблей злака. Брюки и тужурки у нас про-питались его маслянистыми выделениями; к этому еще прибавлялась красная окраска от пыли, оседающей здесь на всем вокруг. То же произошло и с ботинками. Брюки со временем кое-как отчистили в тинтурарии, но мои светлые ботинки несколько месяцев сохраняли следы этой «терра роша», как называют бразильцы красные почвы кампосов.
Кое-где на склонах стояли одиночные деревья; в большинстве невысокие, корявые и тонкоствольные, явно еще молодые, но было несколько крупномерных экземпляров с стройным стволом и мощной кроной только на верх-ней трети общей высоты. У нас возникло предположение, что эти деревья выросли в лесу, ибо только в лесном сообществе так формируется ствол и крона дерева. Кроме того, мы на стволах
