Звезда Аделаида - 2

английский так богат изощрёнными матерными фразами, построенными практически на одном, известном всем, слове!

Вопреки ожиданиям Северуса, Квотриус залез в бочку не нагишом, а в тунике, да ещё и той самой… лазоревой… в какой приходил к нему, Севу, по ночам… оказывающимися столь страстными, наполненными настоящей, неподкупной любовью и нежностью, ночам. Квотриус, видно, хотел и в последние минуты, покуда был в сознании, знать и помнить о нём, только его Северусе, возлюбленном своём брате, лампаде, светоче и невиданному цветку, занесённому неведомыми ветрами на север…

- Теперь можно левитировать Квотриуса, хотя и будет тяжеловато. Да, будет, но я обязан справиться силами всего своего магического потенциала, всего, без остатка. А потом, Сев, хоть умирай у изножия постели брата, нет, возлюбленного.

- Wingardium leviosa!

И тело, на вид совершенно обескровленное, белое, размокшее в горячей воде, поплыло по воздуху, лишённое даже искорки жизни в полном духоты сумраке смерти. Сумраке настолько ощутимо густом и вязком, что, казалось, Снейп плывёт по бурной реке против течения, преодолевая все её изгибы и перекаты. Как бы не захлебнуться!

Но пульс, пульс-то в голове Северуса продолжает биться… Вот этот самый пульс и заставляет профессора медленно, шаг за шагом, преодолевать противоборствующую силу.

Со ступней брата мелкими капельками, складывающимися в струйки, стекала кровь…

- О, Квотриус и ноги себе порезал… Полностью остановить кровопотерю заклинанием Solidus sanguae, абсолютно закрепить результат с помощью бездельного пока Finite incantatem, сотворить носилки, чтобы не тревожить только что затянувшиеся раны и… чтобы Квотриусу не было так неудобно, хотя он, вряд ли, чувствует сейчас хоть что-нибудь…Хотя, кто знает, что он самом деле чувствует сейчас?

- Се-э…

- Ожил! Ты, мой Квотриус, ожил! Слышишь ли ты меня?

- Се-э-… Да-а…

- Да, приходит в сознание, скорее же по коридору в его опочивальню, медленно уложить на постель, высушить заклинанием, вот так.

Сев, да ты молодец, ты всё сделал правильно! Верная последовательность действий, и Квотриус - смотри, смотри, Сев! - открывает… чёрные, блестящие звёздными скоплениями и ярчайшими галактиками, глаза. Да и сам он стал прежним, «первозданным» возлюбленным, хоть и названным, братом с мягкою прелестью, перешедшей к сыну от матери. Нет уже той, сверхъестественной красоты с совершенно чуждыми Квотриусу чертами Гарри, только «улучшенного», «усовершенствованного» Создателем всего сущего до небывалости… Нет, не Гарри - Гарольдуса, и только. Не думать о Поттере, как об объекте желания - вот, чего я должен достичь. Он должен оставаться вечно безликим и… бесполым, для меня, по крайней мере. Гарольдус, Гарольд, мистер Поттер - вот, что мне нужно от… Гарри. Снова Гарри, даже в такой тягостный момент! Что ж за бестолочь такая? У меня же есть прекраснейший любовник в… этом мире!

Взору тяжело дышащего от предыдущей магической перегрузки и волнения за младшего брата Северуса предстаёт снова прежний Квотриус, прекрасный кельтскою красотою матери. Со смешным, длинным, отцовским фамильным носом, выглядящим сейчас немного неаккуратно на столь красивом лице, с точки зрения профессора. Он уже успел отвыкнуть от этого «украшения», но ему место именно на этом родном, изученном до мелочей жаркими, то быстрыми, то медленными поцелуями, лице молодого полукровки. Его, Сева, брата названного, возлюбленного, желавшего уйти, но, к счастью для обоих, как он надеялся, вернувшегося.

- Се-ве… Ты… спас. По… По… дож… ди, я спро-шу - ка-ков я внеш…

Как я… выг… ля… жу?

- Вернул ты себе внешность свою природную, брат мой, возлюбленный более, нежели радость души моей, путеводная звезда моя из некоего неизвестного человечеству всему созвездия, светоч разума моего, лампада, освещающая душу мою, цветок мой многоцветный… Но расскажу я о цветке сём в подробностях тебе позднее, когда ты полностью оправишься. Не ведаю даже, когда и осмелюсь - столь он диковен.

Но, разве, стоило… ради этого - какой-то глупой внешности, коя мужчину вообще не должна беспокоить, так вот неразумно, не думая о чувствах тех, кто тебя по-настоящему любит, уходить из жизни? Разве можно было не подумать… да, хотя бы, обо мне?

- Я не мог бо-ле-е тер-петь ли-чи… чуж-ду-ю, либо мерт-ве-цом ка-зать-ся… О те… бе же я ду… мал, у… ходя. Луч-ше бы нам рас… таться за-ра-не… до… тво-е-го бе… жа… ния из мира… се-го.

И много спустя, когда вновь нормализовалось дыхание после столь долгого монолога, Квотриус, вздохнув тяжело, добавил:

- Да не воспы… лай ко мне обидою, возлюб… ленный мой… брат, за мой про… сту… пок.

Про… сти… меня… Я не мог… боль... ше носить чужие маски! - договорил он, почти выкрикнув последние слова сипящим, перерезанным горлом на едином дыхании.

- Я понял твои слова, но не понимаю твоего поступка и не принимаю его. Я действительно зол на тебя, мой великий поэт, Анонимус ты мой, возлюбленный превыше жизни собственной. Как же страждал я, левитируя тело твоё, почти бездыханное, по двору и дому, донести тебя до ложа твоего! Какие неведомые силы встретил я на пути своём, обыкновенно, таком коротком. Даже свет Сола погас для меня, вот только теперь начинаю я различать его, инако же был я, словно бы в сумраке некоем. Но вот, что странно поразило меня - был сумрак сей, словно бы не из воздуха соткан, а из бурной воды, стремящейся супротив меня… Но давай оставим это, а вернёмся лучше к поэзии, в коей так ты преуспел.

Ежели, конечно, ты не восхочешь поспать до вечера, отдохнуть после тяжких увечий, кои нанёс ты себе сам, - поддел братца Северус.

Но Квотриус внезапно расплакался, сипя и кашляя при каждом всхлипе, теснившем его грудь.

- Не злись так, молю! То была, верно, какая-то из Стихий, не желавшая выпускать меня из-за Стикса, коий был уже виден мне. Сие суть таковое зрелище неприятное.

- А умирать всегда больно и неприятно. - ответил всё так же жёстко Снейп. - Разве не знал ты об этом, о Квотриус беспечный мой?

Но ты поплачь, поплачь, может, сердцу стоит выплакаться, чтобы возродиться к новой жизни.

- Так ты ви… дел? - со слезами на глазах спросил замерший Квотриус. - Читал мои грубые, неряшливые стихосложения?

- Да, и это прекрасно, но долг за тобою…

… - Что произошло во дворе дома твоего, о Господин Северус?! - вмешался разгневанный Папенька на глубоких басах. - Почему Фунна в спешке, весь побелевший, призвал меня, оторвав от важнейшего дела, коим занят был я? А всё ради тебя, сын мой…

Но, увидев неприкрытого ничем, кроме высохшей туники, голоногого (что считалось неприличным для ромея) сына своего возлюбленного, всё открывшееся взгляду тело которого покрыто было свежими рубцами, лежавшего неподвижно, словно омертвевший, отец сменил тон:

- О Квотриус, сыне мой возлюбленный, ты весь в рубцах, и свежих-то каких! Но не говори ничего - ты же едва дышишь. Северус, высокорожденный патриций и наследник мой, вторично богами ниспосланный, ты ли не поделил чего или… кого-то с братом своим сводным? И чего, кого же ты не поделил, о мужеложец, о Господин дома, бывшего когда-то моим и счастливым?!

Речь Папеньки напоминала бред - так много сразу и всего хотел он сказать.

- А как ты, сыне мой любезный. Квотриус, изменился внешне?!

Отчего же сие так?..

Не отвечай, молчи! Можешь отцу не отвечать. Я сам позволяю! И снова прекрасен ты, сыне мой, с чертами превосходными Нывгэ покойной, но досель любимой, в облике своём! Вновь возродилась она в тебе, сыне мой!

Северус, сын мой законнорожденный и наследник, о недобрый сыне мой, о тебе, меж тем, пёкся я, ведя разговоры о приданом великом, кое должен выплатить за дщерь свою Сабиниус Верелий Конигус, отец твоей почти что наречённой. Так иди к нему, ступай же! Ступай скорее, но не задерживайся у ложа израненного тобою брата!