твоим честолюбивым помыслам положен конец. Ты и твои сыновья вольны уйти, куда вам заблагорассудится, но остерегайтесь причинять мне неприятности. Чего бы вы добились, если бы были действительно преданы мне!
Хан повернулся к стражам.
— Поставьте юрту над телом шамана. Занавесьте вход и закройте дымовое отверстие, а также поставьте охрану на три дня. Шаман был могучим человеком — я хочу быть уверенным в том, что его душа покинет его еще до похорон.
Шаман по-прежнему связывает его по рукам и ногам, подумала Бортэ. Тэмуджину скорее хотелось бы увидеть, как шаман восстанет из мертвых, даже если бы это грозило ему смертью, чем осознавать, что голоса, говорившие устами Тэб-Тэнгри, умолкнут навеки.
Мунлик склонил голову, и сыновья увели его прочь.
— Моим главным шаманом будет Усун, — сказал Тэмуджин бесцветным голосом. — Он и мудр, и слишком стар, чтобы быть честолюбивым. — Он поплотнее запахнулся в шубу. — Приведите мне коня — я не хочу оставаться рядом со злыми духами.
Он пошел прочь, не оглянувшись на Бортэ.
Оэлун не хотела, чтобы дочь приезжала, но Тэмулун настаивала на этом да еще привезла с собой трех шаманов. Шаманы камлали и принесли в жертву барана. Тэмулун, казалось, определенно решила, что злых духов, прилипших к ее матери, можно изгнать.
Теперь она сидела у постели Оэлун, болтая о белых соколах, которые достались ее мужу из военной добычи, захваченной у ойратов. Ее светлые глаза, так похожие на глаза Есугэя, сияли, когда она говорила о своих любимых птицах. Можно было подумать, что соколы — ее дети. О своих сыновьях Тэмулун говорила мало.
Очищая покрытый коврами пол от грязи и насекомых, служанки двигались по шатру почти бесшумно. «Уходи», — думала Оэлун, не желавшая, чтобы Тэмулун присутствовала при ее неожиданной смерти.
Оэлун закрыла глаза. Когда она открыла их, одна из служанок что-то шептала Тэмулун.
— До меня дошел этот слух, — сказала Тэмулун. На ее красивом лице была презрительная гримаса. — Все это глупости. — Она посмотрела на Оэлун. — Если Мунлик-эчигэ имеет какое-либо отношение к распространению этих слухов, надо бы предупредить его, чтобы прекратил заниматься этим.
— Но говорят, вход так и остался закрытым, а дымовое отверстие открыли изнутри.
— Наверно, хан велел похоронить тело тайно, — сказала другая служанка. — Люди видели, как…
— Не надо видеть этого, — возразила Тэмулун, — чтобы понять, что это вранье. Те, что боялись шамана, заинтересованы в его распространении, но другие восхищаются Тэмуджином еще больше за то, что он оказался сильнее шамана с его могуществом. Во всяком случае, Тэмуджин объявил: это, мол, Тэнгри забрал тело, и тем самым Небо дало знать, что оно больше не любит шамана и не разрешает его хоронить, так что мой брат извлек пользу даже из слухов.
Служанки стали делать знаки, отвращая беду. Разговоры о смерти и похоронах были неуместны у постели больной женщины. Тэмулун махнула рукой, чтобы женщины вышли, и склонилась над Оэлун.
— Когда тебе станет лучше, мама, ты приедешь посмотреть моих птиц.
— Тэмулун, твои птицы будут охотиться без меня, а тебе следует быть со своими сыновьями, а не со мной. Уж не хочешь ли ты привезти им злых духов? Ты сделала для меня все, что могла — пора возвращаться.
Тэмулун поднесла руку матери к щеке. Оэлун почувствовала, что она мокрая от слез.
— Мама.
— Я люблю тебя, дочка. А теперь дай мне отдохнуть.
Тэмулун рыдала. Оэлун закрыла глаза и задремала.
Когда она открыла глаза, дочери уже не было, но у постели стоял кто-то еще. Она пригляделась и увидела в полумраке лицо Мунлика.
— Я потерял сына, — сказал он. — Мне нельзя терять жены. — Придавленный горем, он согнулся совсем по-стариковски. — Мне надо было послушаться тебя. Другие мои сыновья совсем струсили. Что я буду делать без тебя?
Она была не в силах ответить ему.
— Я полюбил тебя с первого взгляда давным-давно, — сказал он. — Я знаю, что меня не сравнить с багатуром, но ты меня приободрила. Чем я буду без тебя?
Она с трудом подняла руку. Мунлик взял ее, опустил и поправил одеяло.
Наконец он ушел. Оэлун не слышала ничего, кроме воя ветра снаружи. Служанки ушли. Она поняла, что перед шатром стоит копье, предупреждающее всех, что внутри смерть.
Оэлун уснула. Когда она проснулась, боль немного отпустила, но, наверно, она просто привыкла к тому, что когти злого духа постоянно сжимают ее. Какой-то человек смотрел на нее глазами Есугэя — это ее муж пришел за ней.
— Твое имя будет жить, Есугэй, — тихо сказала она. — Тэмуджин превзошел все, о чем ты и мечтать не мог. Тысячи тысяч знают, что великий хан рожден от твоего семени.
— Мама, — сказал человек.
— Тэмуджин, — выдохнула она. — Ты рискуешь быть проклятым, находясь здесь.
— Рискую так рискую. Я не могу позволить тебе уйти, не повидавшись последний раз. Я попросил у Хасара прощенья и вернул ему его стада и людей. Я проклинал себя за огорчения, которые я принес тебе.
— Теперь у меня нет огорчений, — сказала она. — Я жила для того, чтобы увидеть, как ты объединишь народ и создашь государство. Пора отдохнуть, Тэмуджин. Жизнь моя закончена, и ты стал ханом.
— И несмотря на все, что-то из моей жизни ушло. Я е могу…
— Всем нам приходится умирать в одиночку. Твой отец ждет меня… Прощай.
Он прошептал молитву и ушел. На западной стенке шатра затрепетала тень, имевшая человеческие очертания. Оэлун медленно приподняла голову, теряя сознание от боли, раздиравшей ее.
— Есугэй, — прошептала она, уронив голову на подушку. Ее душа покинула тело и вознеслась к Есугэю.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Тэмуджин сказал: «Высшая радость человека заключается в том, чтобы победить своих врагов, гнать их пред собою, слышать рыдания тех, кто любил их, ездить на их конях, сжимать в своих объятиях их жен и дочерей».
96
Ее служанки плакали. Шикуо оглядела почти пустую комнату. Ее любимая курильница из слоновой кости, ее масляные лампы, шелковые и бумажные свитки уже вынесли и погрузили на мулов, которым предстояло вывезти ее пожитки из города. Ее драгоценности, шелковые халаты, белье, камчатые скатерти, парча, меха — все было упаковано и приготовлено к отъезду.
