Шикуо громко хлопнула в ладоши.
— Идите, — прошептала она. — Мне хочется побыть одной перед отъездом.
Служанки поклонились и вышли из комнаты. Желтая пыль, всегда появлявшаяся весной, тонким слоем покрывала пол. Шикуо стала коленями на подставку из слоновой кости и посмотрела на раскрашенную ширму у окна. Даже среди толпы она жила во дворце так, будто между ней и окружающими стояла ширма.
Она изгнала из головы все мысли, чтобы она была пустой и чистой, как свиток, которого еще не коснулась кисть, и появились в ней образы, которые она хотела припомнить.
Какой-то человек, державший кисть, сидел за низким лакированным столиком. На нем был халат из тонкого белого полотна, скрепленный на левом боку усыпанной драгоценностями пряжкой. Он был императором Цзинь всю жизнь, известный собственному народу под именем Ма-та-ко, но сейчас ей в голову пришло другое имя — Чжанцзун, и под этим именем он останется известным навсегда.
Таким она увидела своего отца, одетого по-чжурчженьски и упражняющегося в каллиграфическом искусстве Хань, хотя она совершенно не помнила, видела ли она императора Чжанцзуна одного. Как и император Шицзун, занимавший трон перед ним, он поощрял ношение одежды собственного народа, который покинул лесистую местность на севере, чтобы править государством Хань. Говорить полагалось на собственном языке, запрещалось носить одежду ханьцев, а те, что не кланялись низко согласно дворцовому этикету, рисковали быть выпоротыми розгами. И все же Чжанцзун говорил и по-китайски, изучал письменность китайцев и окружал себя их учеными. Чжурчженьские дворяне часто нарушали его повеления.
И еще одна картина предстала перед ней — Чжанцзун на белом кцне преследует оленя. Человек, не умеющий охотиться, не способен и воевать. Император требовал, чтобы его мэньани и моукэ, правившие государством, сдавали экзамены по стрельбе из лука. И все же сам он охотился только на землях вокруг Чжунду, никогда не посещая пустошей родины чжурчженей.
Чжанцзун наследовал трон после смерти своего деда Шицзуна. Он воцарился как чжурчженьский властитель, но он также считал себя преемником ханьцев. Лишь протесты его министров удержали Чжанцзуна от того, чтобы возвести любимую рабыню-китаянку в сан императрицы, это место всегда принадлежало жене-чжурчженьке.
В год тигра, когда Шикуо было шесть лет, одна из наложниц отца, которая в то время была фавориткой, научила ее рисовать. Дама полагала, что Шикуо было, бы полезно позаниматься с мастером, но это вряд ли осуществилось бы. Шикуо была ребенком незначительной наложницы-китаянки, которая скончалась, не родив императору сына, и она по всем признакам была так же болезненна, как и ее мать.
Но в том же году император южного государства Сунь внезапно напал на государство Цзинь и был побежден. Отец Шикуо получил голову Хань То-Чжоу, главного министра Сунь, затеявшего войну, гарантии мира и дань. Вскоре после победы в апартаментах Шикуо появился один из малоизвестных мастеров рисования и каллиграфии. Наверно, император был в хорошем расположении духа, когда наложница обратилась к нему.
Она вспомнила тот день, когда издалека увидела своего отца в окружении евнухов и советников в парке его летнего дворца. Больше она никогда не видела его. Через два года после победы цзиньский император, наследник «Золотых» императоров, уничтоживших киданьскую династию Ляо, присоединился к своим предкам.
Ей представился бамбуковый стебель. Любимым местом Шикуо в парке летнего дворца была бамбуковая рощица на берегу озера. Летний дворец в Чжунду был почти таким же большим, как императорский дворец в центре столицы, величиной едва ли не с город, с его тысячами министров, придворных, евнухов, приезжих дворян, императорской гвардией и легионами слуг и рабов. Ежедневно прибывали обозы с провизией и всем необходимым для двора. Купцы в тюрбанах, белых шляпах и маленьких шапочках ханьцев часто ночевали в дворцовых стенах.
Придворные дамы проходили мимо Шикуо, не обращая внимания на церемонную девочку, сидевшую с рабынями у озера. Чжурчженьские дамы шествовали в своих шелковых халатах, и при каждой была рабыня с зонтиком или балдахинчиком, защищавшим от солнца. У многих ханьских женщин были крошечные забинтованные ступни, отчего бедра их вихлялись, когда они семенили своей птичьей походкой. Дамы с такими ступнями редко ходили пешком, их обычно несли на носилках по изогнутым мостикам и по дорожкам парка, обсаженным подстриженными деревьями.
У чжурчженьских дам была золотистая кожа и румяные щеки, ханьские женщины были хрупкими созданиями с кожей бледной, как тонкий пергамент. Шикуо была скорее похожа на китаянку, на свою мать, но, к счастью, ноги ей с детства не бинтовали. Она окрепла после смерти отца и часто прогуливалась по парку с сестрами и рабынями.
Ее сестры и другие придворные дамы разговаривали о любовных делах и дворцовых интригах. Изредка они касались событий, происходивших вне дворцовых стен. Онгуты, жившие за Великой стеной, все еще отказывались платить дань. Тангуты Си Ся наконец покорились царю северных варваров и теперь совершали набеги на цзиньские провинции, граничащие с Си Ся. Но это, кажется, не заботило императора. Тангуты были слишком слабы, чтобы одерживать победы над цзиньскими войсками, а варвары, жившие севернее пустыни, снова занялись междоусобными распрями.
Рисуя, Шикуо научилась выделять главные линии и штрихи, чтобы они не терялись среди второстепенных. В разговорах, которые она слушала, тоже надо было ухватить главное, как бы оно ни тонуло в болтовне. Она поняла, что многие считают Янь-ши, ставшего императором Вэй, слабым и нерешительным и что его окружение это устраивает. Он позволил своим мэньаням и моукэ заниматься поборами и не требовал совершенствоваться в охоте и военном деле. Его, казалось, нисколько не волновало то, что военная мощь государства теперь зависела от киданьских генералов и солдат.
В год овцы в разговорах придворных дам появилась тревожная нотка. Северные варвары захватили несколько аванпостов. Войска, посланные против них, потерпели поражение. Ходили слухи, что император был готов бежать из Чжунду, пока советники не уговорили его остаться.
Шикуо была бессильна повлиять на такие события, и у нее были другие заботы. В тринадцать лет она боялась, что император может выдать ее замуж за человека, далекого от дворца, за живущего далеко чиновника, в поддержке которого он нуждался. Она хотела избежать подобной участи.
Она начала показывать некоторые свои рисунки императору. Рабыня передавала свитки императорским рабам и возвращалась с лестными отзывами о ее работах. Когда один из младших министров пришел в ее апартаменты в первый раз за новыми рисунками, Шикуо обрадовалась. Если императору понравятся рисунки, он, возможно, приблизит ее. Она сама питала дамские слухи, которые рисовали ее в его глазах как девушку слишком слабую, чтобы переносить существование вне дворца.
Мазки ее кисти становились более уверенными. Она изображала веселящихся дам, группу придворных на широком дворе, музыкантов, играющих на инструментах, шелковицу за своим окном. Она хотела сохранить образы императорского дворца и еще более любимого летнего дворца на севере города на случай, если двор вынудят оставить их.
Шикуо помнила высокого молодого человека, придворного, который разговорился с ней в императорском саду. Немногие задерживались здесь на исходе зимы, но Шикуо любила холодный чистый воздух и вид голых ветвей с проклюнувшимися почками. Рабыни были с ней, хотя и протестовали, боясь, что их госпожа простудится.
Она остановилась на дорожке, думая, что молодой человек после церемонного приветствия проследует своей дорогой, но он задержался. Звали его Елу Цуцай, и был он сыном Елу Лу, киданьца родом из бывшего киданьского императорского дома, но его семья служила цзиньской династии со времен правления Шицзуна. Елу Цуцай уже добился таких почестей, которые были необычны для киданьцев, по большей части своей предпочитавших служить в армии. Чжурчженьские ученые, слабо разбиравшиеся в классиках, часто получали более высокие мандаринские степени, нежели образованные киданьцы и китайцы.
— Мне хочется сказать вам, ваше высочество, как я восхищаюсь вашими рисунками, — пробормотал молодой человек. — Ствол бамбука вы рисуете изящными и уверенными мазками.
— Ваша похвала возвышает меня, — ответила она. — Я знаю сочинения вашего отца и ваши
