красавица. Коней к крыльцу не подали – до лесочка дойти придется.
Женщина не пошевелилась. Двое работников подхватили ее на руки и потащили к спрятанным лошадям.
Шанежка и работники не слишком торопились на обратном пути. Сначала приказчик положил Сусанну связанной поперек седла, потом передумал и посадил на лошадь одного из работников, которому велел идти пешком. Мало ли что приказчика ждет впереди? Вдруг хозяин возьмет да и помирится со своей любовницей?
Предвкушая события в Невьянске, Шанежка радовался от гордости. Награда будет царской. Чуть- чуть пугало, что уж очень неосторожно запустил в Сусанну бадейкой.
На околицу завода прибыли поздно вечером, уже под луной, озарявшей Невьянск. Улицы завода пустынны, будто весь он вымер: народ завсегда привык по избам сидеть, когда хозяин не в духе...
В завод въехали со стороны Нейвы. Шанежка оставил Сусанну в своей избе под охраной, а сам направился к хозяину.
Демидов сидел на диване в зале и мрачно глядел на семейные портреты. Он как бы спрашивал отца, требовал его совета: как быть? Он поднес шандал со свечой чуть не к самым глазам отца и не замечал, что горячий воск струится на ослепительный паркетный пол. Услышав шорох, он злобно прошипел на вошедшего:
– Кого там несет? Вон отсюда!
Обернувшись, увидел на пороге зала Шанежку.
– Вон! Все одно не пощажу. Не надейся! Ротозей дьяволов!
– Да я, Акинфий Никитич, не за прощением пришел. Охота мне за верность спасибо твое услышать. Пымал!
– Чего?
Демидов кинулся на приказчика с кулаками, встряхнул его своей могучей ручищей.
– Врать вздумал?
– Опомнись, хозяин. Правду сказываю: пымал! Куда теперь привести ее?
– Кого привести?
– Да Сусанну Захаровну, хозяин-батюшка.
– Стой! Правда ли, что поймал? Да где она?
– У меня в избе, Акинфий Никитич. Привести велишь, что ли? Мигом представлю!
– Нет! Не надо сюда вести. Ноги ее больше в доме не будет. В подвале ее запрешь! Айда, Шанежка! Озолочу!.. А сейчас ступай, слуга верный. Никому не сказывай, что поймал. Веди ее в подземелье, и пусть-ка теперь покается, что посмела против воли моей бунтовать!
Колокол на Наклонной башне прозвонил одиннадцатый час ночи. Шанежка нес зажженный фонарь. Руки Сусанны все еще были связаны. Он вывел ее из своей избы. Молча повел через пустой, просторный двор. Он был весь голубой от осеннего лунного света, и луч фонаря казался желтым пятном среди этих голубоватых отсветов. Впереди людей тянулись тени...
Перед тем как выйти во двор с Сусанной, приказчик завязал ей рот полотенцем, чтобы не вздумала крикнуть, позвать на помощь. Пока пересекали двор, Сусанна слышала, как в стойлах жевали овес и пофыркивали лошади. Вспомнила и своих белоснежных коней, подарок хозяина. Кому-то теперь на них ездить?
Дошли до парка. Дворцовый фасад мрачно темнел в окружении полуголых берез. Ни в одном окне не было света. Синие тени берез отпечатывались на стенах дома. Под ногами шуршала опавшая листва.
По широким мраморным ступеням они поднялись на парадное крыльцо с колоннами. Луна светила так ярко, что женская тень обвила ближнюю колонну, словно ее обернули траурным крепом. Когда Сусанна прошла, черная полоса ковриком постлалась к дверям во дворец.
Шанежка открыл эти двери, и Сусанне стало страшно от непривычной тишины в доме. Озерки лунного света из окон затопили все ступени малахитовой лестницы. Она сейчас показалась Сусанне такой чужой и враждебной, будто еще никогда ноги ее здесь не бывало.
Приказчик осветил фонарем замок небольшой двери под самой лестницей. Сусанна так и не вспомнила, замечала ли она когда-либо раньше эту дверь.
Поставив фонарь на пол, приказчик, понатужась, отомкнул замок и открыл дверь, окованную изнутри медными полосами. На Сусанну из глубокого подземелья пахнуло холодом и плесенью.
– Сторожась ступай, склизь на лесенке!
Женщина покорно ступила в черную дыру. Узкой щелью сжались вокруг нее стены с низким сводом потолка. Шанежка направлял фонарь под ноги. Лестница вниз была очень крутая, привела к узкому длинному коридору. Еще одна дверь, с виду тяжелая, но Шанежка пинком ноги легко отворил ее. За ней оказалась более широкая лестница, снова в глубину. На ее ступенях скопилась влага. Опять коридор, совсем короткий, окончившийся сводчатой клинчатой аркой. За ней – довольно просторный каменный подвал, похожий не то на пещеру, не то на склеп. Потолок из ребристых нервюр опирался на две толстые колонны, сложенные из неоштукатуренного кирпича. Голос Шанежки прозвучал здесь глухо, замогильно:
– Тут теперь твой покой будет, хозяюшка невьянская. Вон и постель тебе налажена. Уж не обессудь, что заместо перины – солома. В углу ведро с водой и краюха хлеба.
Женщина не удостоила приказчика ни единым словом с самого мига поимки. Она отвернулась к стене, безучастная к его наставлениям. Шанежка достал из кармана свечу, зажег ее от фонаря. Воткнул свечу в щель между каменными плитами пола... Постоял, покачал головой.
– Эх, судобушка! Ведь, как жила-то...
Однако и этот сочувственный тон узница оставила без всякого внимания. Шанежка пожал плечами.
– Ладно! Еще намолчишься досыта. Над демидовскими рубликами царствовать станешь, с крысами в компании. Крыс здешних не бойся, они у Демидова сытые, на людей не зарятся.
Он вплотную приблизился к пленнице, развязал ей руки, снял с лица полотенце. Потоптался, пока женщина разминала руки...
– Ты, слышь, не серчай, что на заимке я тебя бадейкой шарахнул. Ведь не по злобе, а в горячке. Ежели бы не нашел тебя, не привез назад, – сегодня с камнем на шее дно в пруду целовал бы.
Сусанна, не узнавая собственного голоса, первый раз заговорила с приказчиком:
– Кто меня выдал?
– Вот те Христос, никто! На заимку нечаянно явились.
– Сюда зачем привел?
– Хозяин велел.
– Пытать станете?
– Про это не знаю. Сама понимать должна: не в себе хозяин. Совсем разум утерял, как ты убежала. Что ж, покуда прощай!
Взял в руку фонарь, ушел не оглянувшись.
Сусанна осталась одна. Осмотрелась. Страха перед подземельем у нее не было, но ее передернуло при виде крючьев и скоб со ржавыми цепями, вмурованных в опорную колонну. Вдоль стен – разные с виду сундуки, возле них еще короба... Склад серебряных рублевиков...
В одном углу, до самого потолка, сложены стопкой кирпичи. Сусанна догадалась, что Акинфий велел посадить ее в подземную залу, где вместе с отцом некогда пытал насмерть доносчиков. Сам же и рассказал ей про эту залу, когда зимой поймали монашку. Руки Сусанны сильно затекли от веревок, теперь их будто кололи иглы. Она разминала их, пока смогла держать свечу в плохо гнущихся пальцах. Со свечой обошла свою тюрьму. Заметила мох на колоннах и сводах, сырость, искрившуюся в отблеске огонька...
Где же ее постель, о которой не преминул напомнить ей Шанежка? Женщина нашла в углу, поверх плоских коробов с серебром, свежий сноп соломы. От него еще пахло овином. Сусанна тщательно разворошила сноп, разровняла солому на коробе и присела на это ложе. Только тогда и заметила, что с левой ноги потеряла лапоть, на ноге остался только вязаный крестьянский чулок.
Откуда же этот шум? Сусанна не сразу поняла, что шумит у нее в ушах. Да еще сердце стучит – больше здесь ничто не нарушает давящую тишину. Вспомнила, как вчера еще смотрела с вышки на леса под луной. И поняла, что лучшим временем всей ее жизни были часы, проведенные на заимке Сыча. Это были единственные в ее жизни часы настоящей свободы...
Оставив Сусанну в подземелье, Шанежка вернулся в свою избу. Он пытался подбодрить себя мыслями о награде, но не радовала и награда. Его брала злоба на хозяина. Ведь хотел он, приказчик Шанежка, обрадовать, осчастливить хозяина, а тот велел в подземелье запереть любовницу. Попробовал он освежить в душе радость отмщения за те унижения, что вынес по милости Сусанны. Но никакой мстительной радости не испытал, напротив, судьба пленницы студила даже его злобную и черствую душу. Знал бы – так и ловить-то не стоило! Авось не казнил бы хозяин старого, верного, самого нужного холопа...
Походив по избе, Шанежка подсел к столу, пожевал в раздумье черствого хлеба; стало клонить ко сну.
Обернулся на скрип двери. На пороге оказался Савва. Башенный старшина, не глянув на икону, перекрестился. Спросил глухо:
– Куда упрятал?
Под колючим взглядом старика Шанежка нарушил хозяйский запрет:
– В Цепную залу. Сам велел!
Проговорив эти слова, приказчик отвел глаза и уставился в пол.
– Стало быть, хозяйской награды теперь за верную службу ждешь?
В голосе старика злая насмешка. Даже хуже: упрек и ненависть.
– Понимай, Савва: ежели бы не изловил, не жить мне. Тебе-то хорошо. От всего в стороне.
– Бежать ей пособил я.
Шанежка вытаращил глаза, закрестился часто.
– Господь с тобой!
– Кабы со мной была, не угодила бы в Цепную залу. Завтра хозяину доложи, Шанежка. Пусть и меня туда же посадит.
– Ты, Савва, видать, не в себе. Кто тебя разберет, что ты в уме держишь. Только вот что скажу: все же доносить на тебя не пойду. Сам понял: понапрасну сгубил эдакую красавицу. Глянул сейчас в подземелье. Эх, больно хороша баба! Жаль мне ее стало.
– А может, и не сгубил еще? Сила в ней над Акинфием большая. Такая сила, что иной раз и государей заставляет царствами кидаться... В твоей воле, Шанежка, ее из Цепной залы на волю выпустить.
– Не смею, Савва.
– Али духу не хватает?
– Убьет за такое.
– А у тебя ног, что ли, нету?
– Везде сыщет. Меня-то
