Говорил об этом с Норманом.
Ночью мимо прошло не менее пяти кораблей, утром — еще три. Судовой ход пролегает на севере залива — да, явно мы плывем не по своей стороне.
Штурман поймал солнце и определился. Реальная скорость «Тигриса» — не больше полутора узлов, вместо трех кажущихся. Метр вперед — полметра назад. Будь ветер слабей, нас вынесло бы из залива. Зря опасался Тур — слишком ранний приход в Джибути нам не грозит.
Перед обедом — очередные научные изыскания. Тур давно хотел попробовать грести при неспокойном море. Час на пару с Детлефом ворочал веслом и остался доволен: «Тигрис» лучше приспособлен для гребли в непогоду, чем шлюпка. Правда, он упустил из виду, что мы идем под парусом и что грести в таких условиях — просто опускать и поднимать весла. Но я уж не стал его разочаровывать.
Гребля снималась на пленку; для этой цели был спущен на воду «Зодиак», на котором Асбьерн покатал Норриса, Тору, Эйч-Пи и, наконец, Германа.
Не обошлось без приключений.
Мотор «Зодиака», ушедшего довольно далеко, вдруг стал давать перебои. Моторист и пассажир сперва испугались, но потом поняли, что топливо на исходе и при задранном носе не поступает из бака. Пришлось Герману взять бак в руки и наклонить. Добрались до спасательного буя и уцепились за него, а затем подтянулись к «Тигрису».
Норман укоризненно ахал. Мы были на волосок от серьезной неприятности: «Зодиаку» без двигателя нас нипочем не догнать, оставалось бы спускать парус и поворачивать против ветра.
Не забыть выбранить Детлефа: во время гребли они с Туром непрерывно болтают. Детлеф никак не может понять, что Туру не двадцать шесть лет и гребля для него — нагрузка, и немалая.
24 марта. Вода — 27°, воздух — 27°. Ветер дует слева, оттуда же идут волны и захлестывают палубу, а также хижину и постели.
Полдня мастерили с Рашадом и Асбь-ерном брезентовую стенку, на манер той, что у нас давно уже справа. Растянули полотнища от кормы до торца хижины и от носа до обеденного стола. В промежутке остались незагороженными метра два, там, где нависают над водой, как трамплины, запасные боковые кили (сидя на них, мы моемся) и где укреплена помпа.
Теперь у «Тигриса» почти сплошной фальшборт.
Делая стенку, обнаружили, что брага продолжает отвязываться. В свое время ее чинили, но недочинили — помешали акулы. А скоро нас возьмут на буксир, и тогда без браги не обойтись. Рашад нарезал хлопковых веревочек, надел резиновый костюм и сейчас полезет ремонтировать порванное.
Чувствую себя не очень хорошо, какая-то слабость, может быть, из-за качки, хотя явных проявлений морской болезни нет. Тур говорит, что бортовая качка его раздражает и злит. Я испытываю то же самое. Любопытно.
В 17.30. стали свидетелями полного лунного затмения. Мы не знали, что оно предстоит, и поэтому, когда Герман заметил на луне странную тень, заспорили, что это. Споры разрешила лоция, в которой о затмении предупреждалось.
Луна постепенно скрылась в тени земли, и на ее месте образовался красивый красновато-коричневый шар. Особенно красив он был при наблюдении в бинокль.
Тур сказал: «Чего только мы с вами не насмотрелись! Арабский Восток, Индия — и даже затмение!»
Итоги дня.
Главное огорчение — поломка генератора радиостанции. Генератор забарахлил во время сеанса[8]. Норман пытался исправить его сам, ничего не вышло. Умелец Асбьерн, вернувшись из киносъемочных поездок на «Зодиаке», заглянул генератору в нутро и объявил, что движок тянет нормально, а по электрической части он, Асбьерн, не мастак.
Отныне нам придется туго — сможем в основном слушать и лишь изредка отвечать, чтобы экономить батареи.
Главная удача — по-моему — работа Рашада. Стянутый поверх «калипсо» монтажным поясом, швыряемый течением, он болтался за бортом и привязывал брагу к корпусу (точнее, к спиральной веревке). За час сделал всего четыре узла, а вернее сказать, целых четыре.
Завтра празднуем рождение Карло.
Встал в полшестого, умылся и пошел на кухню — готовить для Карло японский деликатес из нарочно на этот случай сбереженных запасов. Но только запалил примус — является виновник торжества. Ему, видите ли, приспичило фотографировать на рассвете луну — и плакал мой сюрприз. Ограничился поздравлением и некулинарным подарком.
О кулинарии: вчера Рашад поймал радужного бегуна почти метровой длины, а сегодня — будто специально для Карло — двух корифен. Вяленая рыба, про которую Тур говорит, что она — второе по значимости мое достижение после брезентовой стенки, тоже готова. Стол будет ломиться. Тору колдует на кухне, стряпая нечто немыслимое. А Карло, тем не менее, не в духе. Странный он человек: казалось бы, все отлично, все тебя любят, уважают, через три дня увидишь свою Бертиллу (она прилетит в Джибути) — нет, обязательно что-то не так.
Два дня Эйч-Пи приставал ко всем: «Давайте сфотографируемся на память!» — и допек. Крышу большой хижины привели в порядок. Укрепили на нактоузе аппарат. Тур, Норман и Карло сидели и стояли на крыше, остальные расположились на мачте. Мне поручалось взвести автоспуск камеры, поставить лодку на ветер так, чтобы она секунд двадцать шла без управления, отпустить румпель, нажать кнопку и бегом присоединиться к группе.
Эту операцию я проделал раз пятнадцать, а потом Тур решил, что фотографирование надо заснять на кинопленку, и еще пришлось побегать с мостика к мачте и обратно.
ОДА БРОМИСТОМУ СЕРЕБРУ
На цветной пленке все выглядит нарядней, чем на самом деле. Небо слишком голубое, море слишком синее, и люди слишком похожи на рекламных красавцев.
Поэтому — пусть и хороши экспедиционные слайды, пусть и люблю их рассматривать (и показывать) — мне больше по сердцу черно-белые снимки, где вместо ярких красителей скупая гамма потемнений бромистого серебра.
Как ни удивительно, черно-белая фотография зачастую точнее соответствует натуре. Она не взывает: «Любуйтесь!» — а скромно свидетельствует: «Так было».
Жизнь на «Тигрисе» не была ни пестро раскрашенным праздником, ни демоническим поединком с театрально яркой стихией. Она была жизнью, а то, что проходила в экзотических условиях, в принципе неважно. Человек везде остается собой.
В своих набросках я пытался избегать преувеличенно насыщенных красок. Возможно, впадал в противоположную крайность. Если вам покажется, что в моем изображении Норман чересчур однотонно занудлив, Карло обидчив, Герман расчетлив, Тору скрытен,—вини-
те в этом мое слабое перо. Мы — разные, изменчивые, противоречивые, но при всем том обыкновенные. Все обыкновенные, включая уникального Тура.
О пишущем эти строки что и говорить. Я свое житейское несовершенство отлично сознаю: где-то недальновиден, не всегда обязателен, коллективист из меня порой весьма средний: приятель мучается над очередным узлом, а я брюзжу ему в уши, что недоволен предыдущим.
Трудно, впрочем, судить о себе.
Набирая экипаж, Хейердал не сравнивал наших коэффициентов интеллектуальности, не проводил экзаменационных тестов. Он ограничился минимумом требований, словно искал попутчиков для воскресной рыбалки. В сущности, он запустил руку в лотерейный барабан и вытянул случайные десять шаров — ну, не десять, элемент целевого выбора, конечно, имелся, но пять из десяти — это уж точно.
Он взял с собой в океан отнюдь не суперменов, экстрамужественных, ультраумных и сверхделикатных. Опыт, поставленный им, демократичен. И он увенчался успехом. Обыкновенным людям, при всей их несхожести, можно ужиться на обыкновенной воде.
