На следующем углу они увидели трупы еще двух агентов тайной полиции.
— Господи, — взмолилась Аника, — я больше этого не вынесу.
— Пойдем, я провожу тебя домой.
— Ну, хулиган, тебя еще не арестовали, как я погляжу.
Было около пяти утра. Иштван Колошди сидел, прильнув к радио, — он выглядел изможденным и нервно курил. Марика бросилась на шею брату.
— Дьюри, ходят такие ужасные слухи. Я так боялась, как бы с тобой что-нибудь не случилось.
— Зачем тебе слухи, Марика, — вмешался глава семьи. — В новостях только что сообщили всю правду.
— В самом деле? — спокойно произнес Дьёрдь. — И какова же версия «Радио Будапешта» о сегодняшних событиях?
— Произошел небольшой фашистский мятеж, который полиция сурово пресекла, — сказал Иштван Колошди. — А где ты был весь вечер?
Дьёрдь сел в кресло напротив отца, наклонился вперед и сказал с улыбкой:
— Слушал Имре Надя.
— Ты сумасшедший. Надь — это ничтожество.
— Попробуй сказать это тем тысячам людей, которые приветствовали его на площади перед Парламентом. И мы собираемся вернуть его и поставить во главе партии.
— А я собираюсь вернуть волосы на свою лысину. Вы все — кучка безмозглых идиотов.
— Ты говоришь как настоящий социалист, — сказал Дьёрдь, выходя из комнаты. — Пойду спать. Даже сумасшедшим нужен отдых.
Спустя примерно три часа сестра разбудила его.
— Проснись, Дьюри. Надя назначили премьером! Только что передали в новостях.
Дьёрдь заставил свое измученное тело подняться с постели. Он должен увидеть лицо отца. Застегивая на ходу рубашку, он побрел в гостиную. Старик, казалось, прилип к радиоприемнику, вокруг все было заставлено пепельницами, до краев наполненными окурками.
Когда Марика передала Дьёрдю чашку с черным кофе, он спросил отца:
— Ну и?
Глава семьи поднял на него глаза и ответил без тени иронии:
— Ты никогда не слышал от меня ни слова против Имре Надя. В любом случае, он должен будет получить благословение Москвы, ведь он попросил помощи у советских войск.
— На сей раз ты размечтался, отец.
А потом повернулся к сестре и сказал:
— Если позвонит Аника, скажи ей, что я ушел в университет.
Он закинул куртку через плечо и поспешил из дома.
В последующие годы Дьёрдь, вспоминая эту минуту, задавался вопросом: ну почему он так сухо простился тогда? Нет, не с отцом. Ведь старик разозлил его своим бесстыжим лицемерием. Но неужели сестре Марике нельзя было сказать что-нибудь ласковое на прощание?
Конечно, в то холодное октябрьское утро 1956 года он и представить себе не мог, что вскоре окажется за тысячи километров от дома, но все равно — легче от этого ему не становилось.
На университет обрушилась лавина слухов. После каждого выпуска новостей люди носились по зданию, оповещая всех, словно городские глашатаи. Уставшие студенты очень обрадовались, услышав о том, что сказал президент Эйзенхауэр: «Сердцем Америка вместе с народом Венгрии». Все шептали друг другу: «Весь мир следит за тем, что происходит!»
Но всеобщая эйфория наступила во вторник днем, когда премьер-министр Надь объявил о начале вывода советских войск. Дьёрдь в таком восторге бросился через весь зал обниматься с Аникой, что по пути сбил с ног человек шесть, не меньше.
Утром первого ноября Дьёрдя грубо растолкал Гёза, знакомый парень с юрфака.
— Какого черта…
И только потом он заметил что-то очень странное. Тощий Гёза сегодня выглядел как толстый клоун на арене цирка. Дьёрдь протер глаза, не понимая, в чем дело.
— Что это с тобой случилось, черт побери? — спросил он.
— Надо убираться отсюда, — сказал Гёза. — Я напялил на себя всю одежду — во всяком случае, все, что налезло, — и направляюсь в Вену.
— Ты рехнулся? Советские войска ушли. Разве ты не слышал, что сказали по радио «Свободная Европа»?
— Да, но я также слышал, что сказал мой кузен, который живет в деревне Гёр. Он позвонил мне часа два назад и сообщил: на западной границе скопилось несколько сотен русских танков. Они просто перегруппируются, чтобы вернуться обратно.
— Он в этом уверен?
— Тебе хочется подождать, чтобы убедиться? Дьёрдь помешкал, но только несколько секунд.
— Дай мне сбегать за Аникой, — попросил он.
— Ладно, но только быстро.
Ей не хотелось идти.
— Откуда такая уверенность, будто советские танки собираются вернуться?
— Ну сколько тебе нужно объяснять? — ответил Дьёрдь нетерпеливо. — Послушай, если Венгрия станет независимой, то поляки и чехи тоже захотят отделиться. И тогда — бац! — российская империя развалится, как карточный домик.
Ее лицо побледнело. Она была напугана тем, что ей предстоит принять такое важное решение.
— А как же мама? Она без меня не сможет.
— Ей придется, — ответил Дьёрдь невозмутимо. Он обнял ее обеими руками. Она тихо плакала.
— Дай мне хотя бы позвонить ей, — попросила она.
— Да. Но только быстро.
Они отправились в путь. Дьёрдь и Аника — в чем были, Гёза нес на себе весь свой гардероб. Когда они добрались до окраины Будапешта, Дьёрдь увидел телефонную будку и вспомнил о сестре.
— У кого-нибудь есть мелочь? — спросил он. Аника вложила монетку ему в руку.
— Дьюри, где ты? — с тревогой спросила сестра. — Отец беспокоится.
— Слушай, — ответил он, — я очень спешу…
В эту минуту Гёза сунул голову в будку и зашептал:
— Скажи ей, что «Голос Америки» передает зашифрованные послания от беженцев, между текстами в передачах.
Дьёрдь кивнул.
— Прошу тебя, Марика, не задавай мне никаких вопросов. Просто слушай регулярно «Голос Америки». Если там скажут, что… — Он снова замолк. — Что Карл Маркс умер, это значит, со мной все в порядке.
— Дьюри, я ничего не понимаю. Мне страшно.
— И мне тоже, — признался он. — Поэтому, ради бога, молись, чтобы он действительно умер.
И повесил трубку, не сказав больше ни слова.
— А как же твой отец? — спросила Аника. — Разве у него не будет неприятностей, когда выяснится, что ты сбежал из страны?
