Для повелителя, чей меч своим неумолимым взмахом В загробный мир переселял тех, что смириться не готовы. Рассказывают, что, когда в тот злосчастный день, во вторник середины месяца раджаба восемьдесят четвертого года[157], враги ворвались в Севилью, аль- Мутамид бросился в бой, защищая свои владения, свою жизнь и всех, кто был ему дорог, и проявил такую доблесть, бросаясь в пучины смерти, которой еще не было видано доныне, и никто не мог сравниться с ним. Он сложил об этом в темнице такие стихи:
Когда слезы мне вытерло время злое И застыло сердце в мнимом покое, Мне сказали: «Тебя спасет лишь покорность, Берегись врагов задеть за живое!» Но для уст моих сладостнее отрава, Чем в невзгодах уничиженье такое. Пусть, навеки лишившись моих владений, Испытал я бессилие роковое, У меня в груди бьется прежнее сердце, И в скорбях не сломлено ретиво?е; Благородный останется благородным, Не минует мое величье былое. Пусть мне скажут, что в битве не помогало Мне мое снаряжение боевое, Но пришлось мне сражаться в одной рубахе, Так что был мой противник сильнее вдвое. Не жалел я души в сраженье последнем. Где мое обиталище гробовое? Медлит смерть моя, мне грозит униженье, Задыхаюсь я в этом гиблом застое! Я не мог торжества моего не слышать В завыванье врагов и в зверином вое. Унаследовал я от предков отвагу — Вот мое достояние родовое! Однажды Абу Бакр ад-Дани увидел внука аль-Мутамида, красивого юношу, который после изгнания эмира зарабатывал себе на жизнь, обучившись ювелирному деду. А когда род Аббада был у власти, этому юноше дали имя Фахр ад-Даула — «Слава державы», как было принято в знатных семьях. Увидев, как Фахр ад-Даула раздувает горн и умело действует щипчиками и другими инструментами, что применяют ювелиры в своем ремесле, Абу Бакр прослезился и сложил стихи, в которых оплакивал прошлую славу эмиров Севильи:
Заплакало сердце кровью при виде страшных свершений; Судьба менять не привыкла жестоких своих решений. Ты видишь, Слава Державы, как нам, сановникам прежним, Теперь тоскливо и тяжко средь пагубных разрушений. Обилье великолепий твоим ожерельем было; Теперь твое ожерелье из тягостнейших лишений. Дворец был твоим жилищем; теперь в мастерской ты бьешься, Ремесленник злополучный, поникший от поношений. Бывало, твоя десница лишь меч да перо держала; За щипчики ты берешься, не слушая утешений. Бывало, разве что звезды тебе целовали руку В надежде на исполненье своих смиренных прошений. А ныне, высокородный, увенчанный блеском в прошлом, В убожестве безотрадном ты делатель украшений. Узрю я с таким же страхом, как щеки раздует ангел, Нас всех призвав трубным гласом на суд людских прегрешений.
