Тот схватил связку гранат, вскочил на бруствер, залег и, размахнувшись, бросил ее под гусеницы. Раздался оглушительный взрыв, танк вздрогнул, завертелся на месте. Третий танк проскочил мимо меня и пошел на второе орудие наводчика Горбача. Около него взметнулась огромная фигура Анисина с зажатой в руке противотанковой гранатой. Догнав танк, помкомвзвода с силой забросил гранату в моторную часть. Вначале ничего нельзя было рассмотреть, потом сквозь пелену дыма пробился язык пламени, — танк горел.
Четвертый танк развернулся и скрылся за бугорком, оставив за собой облако пыли.
— По местам! — скомандовала я.
Все бросились к пушкам. Оглушительные выстрелы следовали один за другим. Наводчик Горбач был тяжело ранен, санитары отнесли его на носилках в санчасть.
Атака гитлеровцев захлебнулась, но позиции свои на нашем берегу они закрепили…
В эту ночь во время полного затишья, предвещающего ожесточенное наступление врага, на правом фланге в густых зарослях кукурузы застрочил пулемет, посылая на нашу передовую цепь трассирующих пуль. Не умолкая простреливал он местность целый день. К пушкам на огневую нельзя было подойти. Ранило бойца из нашего взвода, когда он поправлял маскировку на пушке.
Мы с комбатом решили посоветоваться с командиром стрелковой роты, занявшей оборону перед нашими пушками.
— Вы пошлите людей снять пулемет. Мы огонь открыть сейчас не можем, нельзя себя демаскировать. Атаки отбивать придется с этих позиций, — сказал наш комбат.
— А у меня двенадцать человек в роте, — развел руками командир-пехотинец. — Я не могу рисковать людьми. На случай боя у меня нет бойцов. Пусть себе строчит, — махнул он рукой и спрыгнул в траншею.
— Пехотинцам что — они ходят себе по ходам сообщения, — задумчиво посмотрел вслед ушедшему лейтенанту комбат. — А вот нам труднее с пушками. Если начнется бой, то и к орудию никто не подступится, всех положит…
Не успел комбат договорить, как опять затрещал пулемет, позади нас в землю вонзились пули.
— Вот видишь? — как бы с упреком взглянул на меня комбат и решительно сказал, направляясь к НП: — Нет, сегодня ночью пулемет надо снять, другого выхода нет.
Весь остаток дня я с наблюдательного пункта внимательно просматривала в стереотрубу место расположения пулемета противника и засекла эту одинокую огневую точку на правом фланге.
Когда стемнело, я пришла во взвод и, внимательно посмотрев на людей, спросила:
— Кто пойдет со мной снять пулемет? Иначе в бою мы и головы не поднимем.
— Я пойду, — громко сказал Дробот, заложив руки в карманы и нервно передернув худыми плечами.
— Я тоже пойду, — глухим басом протянул Анисин.
Послышались голоса и других бойцов, изъявивших желание идти с нами.
— Мне нужно два человека… Пойдут Дробот и Анисин.
Отозвав их, объяснила задачу каждому.
— Побольше гранат, — уходя, предупредила я.
«Сейчас я вам покажу, что значит «баба». Ведь им это впервые!» — торжествовала я в глубине души.
Вооружившись гранатами и одним автоматом, мы, перейдя нашу линию обороны, поползли по направлению засеченного днем пулемета.
На темном небе ярко мерцали звезды, где-то в стороне уходили в небо, освещая левый фланг, фашистские осветительные ракеты.
Мы торопились, чтобы успеть вернуться до восхода луны, и ползли быстро, без остановок. Впереди в сухом, сожженном солнцем ковыле легко извивалось худое, гибкое тело Дробота. По его следу, пыхтя, с трудом преодолевая бугры и кочки, полз Анисин.
Внезапно совсем близко, где пролегала желтая полоса кукурузного поля, резко застрочил пулемет. Пули с визгом пролетели рядом с нами. У меня сильнее заколотилось сердце.
«Наверное, заметили», — с тревогой подумала я и тихо скомандовала:
— Стой!
Осторожно подняла голову и осмотрела местность, прислушиваясь. На краю кукурузной посадки опять застрочил пулемет, — перед нами в темноте проплыл каленый пунктир, и опять все стихло… Гнетущая тишина тревожила и настораживала. Я опять прислушалась, но услышала только тяжелое дыхание лежащего впереди Анисина и биение собственного сердца.
— Пошли по-над посадкой, — шепнула я.
Но только мы немного проползли, как пулемет снова застрочил в нашу сторону. Пришлось опять прижаться к земле.
— Заметили, — сказал Дробот.
— Если бы заметили, уже бы уложили, — успокаивала я не так бойцов, как саму себя, и твердо сказала: — Вперед! Анисин бросает первый.
Показалось, что мы ползли очень долго. Пулеметные очереди, шурша по листьям кукурузы, пролетали над головой и стлались далеко позади нас. Выбивавшийся из ствола огонек был уже совсем близко. В перерывах между очередями мы слышали негромкую немецкую речь.
— Вон окоп, — шепнул Анисин.
Дробот лежа направил в ту сторону автомат. Анисин еще немного прополз вперед и поднял могучую руку со связкой гранат.
Раздался оглушительный взрыв, пулемет умолк.
Мы плотнее прижались к земле. Комья земли больно били по спине, но я сейчас же поднялась и тоже бросила две гранаты.
Кто-то вскрикнул, кто-то застонал, но мы уже во весь рост бежали обратно. Позади послышался гортанный крик, прозвучала автоматная очередь, потом вторая…
Мы нырнули в кукурузу, изредка останавливаясь и отстреливаясь из автомата. Впереди бежал Дробот, за ним я, а позади всех Анисин.
— Паразиты! — громко крикнул Дробот.
Автомат без конца строчил в нашу сторону короткими очередями, сбивая длинные кукурузные листья вокруг нас.
Вдруг что-то горячее резануло меня по ноге.
Я вскрикнула не так от боли, как от испуга, и схватилась за голенище разрезанного пулей сапога.
— Меня, кажется, ранило, — сказала я подбежавшему Анисину.
Не успела я опомниться, как его сильная рука, обхватив меня, легко оторвала от земли. Прижимая меня к своему боку, он побежал.
— Отпустите, — била я его кулаком, — я могу сама идти! Меня только царапнуло, не больно.
Но он, будто не слыша, продолжал тащить меня.
У самой нашей передовой бежавший рядом Дробот вдруг жалобно замычал, пробежал, спотыкаясь, несколько шагов и упал как сноп.
Выпустив меня, Анисин подбежал к нему, но тело бойца было безжизненно…
Большая круглая луна уже висела над холмистой степью.
В нескольких метрах от нас темнели кусты, которые служили нам ориентиром. Грустно взглянув на них, Анисин стал на колени перед телом товарища, медленно снял пилотку и, чуть не плача, проговорил:
— Эх, браток, что же ты?!
Забыв о своей боли, я тоже склонилась над бойцом. На побелевшем широком лбу Дробота зияла огромная рана, по щеке бежала теплая струйка.
— Разрывная пуля. Берите его, — тронула я широкое плечо Анисина. — Я сама дойду…
Анисин взял Дробота на руки, как берут детей, и тяжело зашагал. Прихрамывая, поплелась за ним и я.
