продолжал майор. — У вас есть потери?
— Один ранен, — сказала я.
— Ставьте пушки здесь, рядом с пехотой, да маскируйте получше. К утру командование пришлет подкрепление.
Я послала связного за взводом.
Противник обрушил на высотку шквал минометного огня. В воздухе стоял беспрерывный свистящий гул. Я зашла в траншею к пехотинцам. Мне не понравился боец, который при каждом свисте пролетавшей мины хватался за голову и прижимался к стене. «Какой трус», — подумала я. Но, присмотревшись, заметила, что в огромной ушанке утопает еще совсем мальчишеское худенькое лицо, рукава шинели подвернуты.
— Вы что, боитесь, товарищ?
— Боюсь, — смущенно ответил он. — А вы не боитесь, товарищ младший лейтенант? — поднял он на меня широко открытые, по-детски ясные глаза.
Меня смутил этот вопрос. Чувствуя, что говорю неправду, проговорила:
— Нет, не боюсь и смерть презираю.
— Это значит, что вы, товарищ младший лейтенант, столько сделали, что вам и умереть не страшно, — задумчиво произнес он. — А я вот вчера только первый раз в бою. И вдруг сегодня умереть… Ведь я еще ничего не успел сделать. Потому и боюсь.
— А сколько вам лет?
— Шестнадцать…
— Шестнадцать? Почему же вы в армии?
— Сам пошел, — ответил паренек, и ясные глаза его затуманились. Он отвернулся. — У меня причина к тому есть.
Я заинтересовалась судьбой парня, и он мне коротко рассказал:
— Жили мы в Курской области, напали фашисты, отец ушел на фронт, осталось нас три брата, сестра и мать. Старший брат, комсомолец, ушел в партизаны. Сестру фашисты угнали в Германию. Кто-то донес, что мой брат партизан. Ночью немцы заскочили в хату, забрали мою мать, двое суток мучили ее, требовали, чтобы она сказала, где находятся партизаны. Мать молчала. Они решили повесить ее. Когда надевали на шею петлю, она громко крикнула: «Мои сыны отомстят за меня!»
Голос паренька дрогнул, и я почувствовала, что он готов заплакать. Вытерев рукавом шинели лицо, он произнес:
— Все время слышу эти слова… Четверо суток качалось тело матери на площади перед нашими окнами. Младший братик подбежал к виселице, а гитлеровец так ударил его прикладом, что он залился кровью, и соседи отправили его в больницу. Я остался один. Когда вернулись наши, я пошел в армию. Хочу выполнить наказ матери.
К нам подошел связной и доложил, что пушки прибыли. Я указала огневые позиции, и люди стали окапываться.
Еще в то время, когда я только что приняла взвод, ко мне был направлен старший сержант Балатов. Парень среднего роста, коренастый, сильный. Открытое русское лицо, жизнерадостный, добродушный. Он был назначен командиром первого орудия и помощником командира взвода. Старший сержант хорошо знал орудие, стрельбу по движущимся целям, умел собрать и разобрать любое орудие — не только отечественное, но и трофейное. В боях он был храбр и хладнокровен. Ему, как грамотному комсомольцу, окончившему десятилетку, я часто поручала проводить беседы с бойцами. Но со временем стала замечать, что старший сержант Балатов оказывает своему командиру взвода слишком большое внимание. На отдыхе он старался, чтобы бойцы окружали меня заботой, в боевой обстановке сердился, если мои приказания не выполнялись бегом. Я не могла не видеть, что, когда мне оборудовали наблюдательный пункт или землянку, старший сержант старался взять на себя руководство делом и всегда проверял, все ли хорошо сделано. С каждым днем я все больше убеждалась, что это не только уважение, но и увлечение. Трудно было признаться самой себе, что он мне тоже нравился.
Всем своим поведением я старалась показать старшему сержанту, что для него я только командир взвода, и держалась строго в рамках устава.
В период подготовки к форсированию Днепра мы некоторое время стояли в резерве штаба дивизии. В лесу построили землянки и занялись учебой. С какой любовью старший сержант оборудовал мне землянку! Приказал положить несколько накатов бревен, чтобы вражеский снаряд не пробил потолка, внутри землянки навел такой порядок, что, пожалуй, я сама не смогла бы убрать лучше. Начались чистка и проверка орудий, ежедневные занятия. Старший сержант везде — ну прямо огонь!
Командир батареи не налюбуется на него и говорит:
— Вот у тебя Балатов — правая рука!
— А товарищ младший лейтенант все недовольна мной, — с досадой отвечает Балатов.
Однажды после занятий я сидела в землянке и читала артиллерийский устав. Старший сержант пришел с докладом о вечерней поверке. После доклада спросил:
— Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться по личному делу.
У меня дрогнуло сердце.
— Говорите, — сухо разрешила я.
Присев на скамейку, он стал, заикаясь, говорить:
— Товарищ младший лейтенант, неужели вы не видите моего к вам отношения?
— Вижу, вы относитесь ко мне как примерный сержант к своему командиру.
— Нет, нет! Если бы я был хотя бы младшим лейтенантом, я бы мог смелее говорить, а так не могу…
Когда он произнес эти слова, я встала.
— Товарищ старший сержант, запомните раз и навсегда, что я для вас офицер. За последнее время вы что-то разболтались. Встаньте как положено!
Он вытянулся и побледнел. Постояв минуту, круто повернулся и вышел.
С того вечера Балатов переменился.
С вечера, как положено после стрельбы противотанкистам, мы опять меняли огневые позиции. Опять всю ночь рыли окопы мои солдаты, а я, как всегда на рассвете, пошла проверить их готовность.
— Хоть бы пару ночей дали отдохнуть, выспаться, — услышала я недовольное ворчание кого-то из бойцов. — Офицерам-то что, им только бы менять позиции, а солдат все роется как крот.
— Прекратить разговорчики! — прикрикнула я. — У каждого свои обязанности. Для сохранности вашей жизни меняем позиции.
— Ну сколько же можно воевать? — не унимался солдат.
— А это Гитлеру жалобу напиши, — посоветовал ему другой, и все дружно засмеялись.
Отошла я и, вздохнув, задумалась.
— О чем мечтаешь, Сычева? — весело спросил вышедший из-за поворота командир батареи Бородин. — Окопались?
— Окопались. Но я задумалась вот о чем, товарищ комбат. Давно мы без отдыха, каждый день бои, солдаты устали, да и я…
Комбат остановил на мне колючий взгляд.
— И вы забываете, — продолжала я, — что я все-таки женщина, посылаете меня ежедневно на танкоопасные места. Устала я…
— Это что еще за «женщина»? — вспылил комбат. — Ты — офицер. И я требую с тебя как с офицера. Мне здесь баб не надо, мне воевать надо. Устали солдаты? А я не устал? Все устали.
Поставив ногу на камень, он стал сердито расстегивать планшет.
— Фу ты, уже светает! «Устали», — с издевкой повторил он, — на фронте все устают, здесь везде трудно, легко сейчас на печи сидеть, да и то у кого совести нет… Чтобы я этого больше никогда не слышал, — уже спокойно сказал он, доставая из планшета карту. — Смотри, — показал он мне на карте, — населенный пункт. Спадет туман, и мы его увидим. Перед ним — большой овраг. Он весь заминирован. Кроме того, там в несколько рядов проволочные заграждения и противотанковые надолбы.
С утра начнем бить по оврагу прямой наводкой. Сигналом для артиллеристов будут залпы «катюш».
