поблизости, в шумной толпе портовых работников, моряков, и грузчиков-рабов. Стражник поманил Эвдора пальцем:
— Да, ты, ходи сюда.
По говору — ликиец. Эвдор неторопливо приблизился. Стражник ткнул его палкой в грудь.
— Ты, раб. Кто твой хозяин?
— Я не раб, — спокойно ответил Эвдор, — ты ошибся, почтеннейший.
— Ха! — оскалился ликиец, — говори еще!
Он схватил Эвдора за ворот и притянул к себе. Изо рта стражника несло чем-то съедобным.
— Не раб, да? — прорычал стражник, скосив глаза на не подшитый край хитона[16] моряка, затем еще ниже, на красноватые потертости, 'украшавшие' лодыжки Эвдора, — беглый?
Игнорировать следы от кандалов невозможно, и моряк пожалел, что не оделся варваром, в штаны. Думал, что это привлечет лишнее внимание, а вон оно как получилось...
— Нет, не беглый. Гребцом служил. Течь на корабле, ноги в воде все время, о скамью стер.
— Гребец? — поднял бровь стражник. — Еще ври мне, а?
— Я не вру! И я не раб!
Неуловимым движением, ошеломив стражника, который совершенно не ожидал подобной прыти от беглого раба, Эвдор освободился от захвата и, завладев кистью ликийца, вывернул ее против естественного сгиба.
Ликиец взвыл и попытался ударить его палкой, но тем самым причинил себе еще большую боль.
— Позволь мне идти моей дорогой, уважаемый, я очень спешу.
Стражник ругался и брызгал слюной, но вырваться не мог. Эвдор вел его вокруг себя по кругу, гася попытки освобождения. Со стороны казалось, что два человека жмут друг другу руки каким-то странным способом, причем один из них почему-то поносит другого последними словами. На драку это было не очень похоже, но внимание стражи все же привлекло. К ним подошли еще три стражника. Один из них, совсем седой, отличавшийся от прочих наличием на правой руке серебряного браслета спросил:
— Что случилось?
— Да вот, раба беглого поймал, — прошипел ревностный ловитель беглых рабов.
— Ты уверен, что это ты его поймал? — заинтересовался старший, и спросил Эвдора, — Кто таков? Отпусти воина.
Эвдор отпустил ликийца и назвался. Он окинул стражников беглым взглядом, прикидывая, кого, куда и как бить, в случае, если стражники придумают его вязать. Впрочем, даже если он всех положит, далеко уйти ему не дадут, слишком много народу кругом. Назад, в колодки, совсем не хотелось.
— Беглый? — повторил вопрос своего подчиненного старший стражник.
— Нет, — стоял на своем Эвдор, — я свободный человек.
— Ха! — встрял ликиец, потирая запястье, — Карий, на рожу его посмотри! И на ноги, как следует. Это от кандалов у него следы. Он беглый с рудников, слепому видно!
Старший похлопал дубинкой по голой волосатой ляжке Эвдора. Моряк не мигая смотрел прямо в глаза стражнику.
— Твой человек ошибается, почтеннейший.
— Ну-ну, — Карий выдержал взгляд моряка, поднял дубинкой его правую руку, сжатую в кулак, — раскрой.
Эвдор раскрыл ладонь, в которой лежали четыре серебряные монеты.
— У кого украл?
— Выиграл заклад.
— Выиграл... — стражник осклабился и сгреб деньги с ладони моряка, — я вот тоже выиграл. Иди отсюда, чтоб не видно тебя было и не попадайся.
Он повернулся спиной и зашагал прочь. Ликиец закричал ему в след:
— Карий, ты что, отпускаешь его? Он же беглый!
— Да наплевать, возиться еще... Не до него сейчас, пускай идет, если дурак — все равно попадется.
Эвдор сплюнул с досады, но не стал искушать судьбу и поскорее двинулся назад, в город, злобно скрипя зубам о потерянных монетах.
Его путь лежал к довольно невзрачному двухэтажному дому с внутренним двориком, расположенному возле Юго-восточной стены. Этот район города, хотя и не самый удаленный от Торгового порта, был наиболее грязным, жилье здесь стоило дешево и, в основном, сдавалось внаем. Снимали его купцы, из тех, что победнее, а так же разнообразный сброд, стекавшийся на Родос со всего света и не имеющий возможности остановиться на государственном постоялом дворе, поскольку государство помогало с жильем только гражданам дружественных полисов. В нынешнее безвременье, когда друзья менялись каждый день, да не по разу, немногие могли похвастаться, что связаны с Родосом узами гостеприимства. Одними из этих немногих были римляне.
С Римом у Родоса сложные отношения. И те и другие помнили, как Родос в Третью Македонскую войну, почти сто лет назад, выступил на стороне царя Персея против Рима и проиграл. Сейчас все изменилось. Родос очень страдал из-за торговой конкуренции с подвластными Понту городами, заметно усилившейся с приходом к власти Митридата Эвпатора. И островное государство решилось бросить царю вызов. Наварх Дамагор, командующий небольшим флотом, в котором служили хорошо обученные, опытные и дисциплинированные моряки, смог одержать несколько побед над флотоводцами Митридата, под началом которых собралось множество пиратов. Митридат давно уже 'подкармливал' многих из пиратских вожаков, фактически взяв к себе на службу, вместе со всеми их людьми и кораблями. Но количество не пересилило качество. Огромный, но плохо управляемый, понтийский флот был неоднократно бит и рассеян по всему Восточному Средиземноморью. Взять Родос штурмом и осадой, царь не смог. Морская блокада Родоса протекала малоуспешно.
Пословица гласит: 'Враг моего врага — мой друг'. Вот и возникла на почве вражды с Митридатом нынешняя дружба Родоса с Римом, почти любовь. Но только внешне. На деле же не все так просто — Рим, как предусмотрительный хозяин, не складывающий все яйца в одну корзину, одновременно поддерживал Делос, объявив его свободным, беспошлинным портом, что не хуже Митридата потихоньку душило родосскую торговлю. Впрочем, сейчас Делос был захвачен Митридатом, который истребил на острове двадцать тысяч человек, большинство из которых — римляне.
Заезжий двор 'Веселая наяда' не особенно отличался от прочих родосских частных заезжих домов для бедноты. Одновременно питейное заведение, гостиница с комнатами, где вместо лож на деревянный пол навалена солома, бордель с самыми дешевыми, даже не гетерами, а просто портовыми шлюхами, он был открыт и днем и ночью. Народу в нем толпилось всегда много, особенно осенью и зимой, поскольку подаваемая жратва, приготовленная, как кое-кто полагал, из пойманных на задних дворах собак, и фракийское кислое вино, которое в пятьдесят раз дешевле хорошего хиосского, были вполне по карману морякам, летний заработок которых стремительно таял в период вынужденного простоя. Каждый год множество людей по всей Эгеиде оставались без работы: после восхода Арктура, могущественнейшей звезды, несущей осенние бури, мало кто отваживался выходить в море. Матросы торговых парусников, бедняки, добывающие свой хлеб службой в качестве гребцов на военных кораблях, контрабандисты и пираты, маялись от безделья, пили, играли в кости, делали детей и занимались поножовщиной до последних дней месяца антестериона, когда торжественными жертвоприношениями Посейдону, обильными возлияниями и Играми открывалась навигация. Конечно, кое-кто рисковал сунуться в море и зимой, но кончалось это чаще всего печально.
Узнать 'Веселую наяду' было довольно просто: над обшарпанной дверью висел деревянный щит, на котором изображена голая девица с рыбьим хвостом вместо ног и грудями размером с арбуз. Лицо девицы украшала улыбка с двумя рядами тщательно прорисованных зубов. Кто-то, столь же веселый, как и сама наяда, замазал один из них углем.
Моряк вошел внутрь. В главном обеденном зале таверны всегда, даже днем, царил полумрак, который не могли полностью истребить тусклые масляные светильники, расположенные вдоль стен. Зал был заполнен грубо сколоченными столами. Возлежать за обедом здесь было не принято, места мало, да и
