буквально ни одного случая.
Даже Владимир Яковлев, сын Егора и главный редактор «Коммерсанта», на ранней стадии изредка входил в тусовку.
Например, когда в кабинете его отца в дни ГКЧП мы вместе решали вопрос о выпуске общей газеты и придумывали ей название.
Хотя, может быть, я ошибаюсь? И Боровик тогда был? Нет, по-моему, нет.
Артем, несмотря на свой общительный характер, был, как мне кажется, одиноким волком в журналистике — качество, возможно, приобретенное в годы репортерства.
И сам холдинг «Совершенно секретно», созданный им, стоит в общей системе российских СМИ как-то отдельно, лишь в последние месяцы сблизившись с определенной политической группой.
Была ли это самодостаточность или, что почти одно и то же, но не совсем, независимость, не знаю. Эту тему мы с ним не обсуждали.
То, что я знаю точно: в нем лично не было той остервенелости, которая свойственна многим апологетам так называемой расследовательской журналистики, часто оборачивающейся прямо противоположным.
Он был добр, очень обязателен и доброжелателен. Во всяком случае, я его с другой стороны не знал. Всегда был готов помочь.
Не знаю, как другим, но мне кажется, что Артема невозможно было не любить.
Если у него были враги, то даже они не могли бы, по-моему, избежать его обаяния.
Безусловно, Артем был классным главным редактором, одним из лучших в новом поколении, создававшим свои газеты и другие издания своими руками, а не получив их в наследство (с логотипами, славой и читателями) от других. И великим репортером — одна из самых трудных, хотя и очень распространенных профессий в журналистике.
474
Я никогда не работал с ним вместе, чтобы говорить об этом более конкретно, а лишь читал его репортажи и очерки. Это класс, который не приобретешь без таланта, даже воспитываясь в семье выдающегося журналиста.
Создать почти с нуля медиахолдинг, даже при умении общаться с людьми (Артем Боровик и Егор Яковлев в этом очень схожи), очень трудно, почти невозможно. Тут нужно нечто большее, чем просто блестящие организаторские способности.
Словом, Артем Боровик, как и Егор Яковлев, тоже классический тип выдающегося главного редактора, но только не шестидесятнического, а нового, постперестроечного типа. И в этом качестве, а не только из-за своей преждевременной смерти, он тоже вошел, несмотря на свой возраст, в историю русской журналистики XX века еще при жизни. В том числе и своими текстами, что редко бывает среди главных редакторов. Ведь в принципе это разные профессии — журналист и главный редактор. Во всяком случае, на высшем уровне.
Такие, как Артем Боровик, ломают в общем-то верное правило, что незаменимых нет.
Что же до его преждевременной смерти... Она конечно же несправедлива даже на фоне того, что смерть редко когда бывает справедлива.
Но блестящая жизнь, если даже она коротка, не снимая трагизм и невозвратность потери, особенно для семьи и друзей, для меня в том числе, по крайней мере позволяет восхищаться тем, что такие люди, как Артем Боровик, появляются и работают в журналистике. А следовательно, все рассуждения о «второй древнейшей» справедливы лишь до определенной степени.
16 марта 2000 г.
ВИШНЕВЫЙ САД «НЕЗАВИСИМОЙ»
К ЧИТАТЕЛЯМ, ПАРТНЕРАМ, АВТОРАМ И СОТРУДНИКАМ «НГ»
1990-9.06.2001
У выдающегося советского журналиста Ярослава Голованова был роман, который теперь, видимо, мало кто знает, помнит и тем более читает. Называется он, если не ошибаюсь, «Кузнецы грома». Роман
475
полуфантастический-полуреалистический: его герои — советские космонавты — готовятся к полету на Марс, но описывалось всё это как совершенно обыденное дело, как хроника тех самых дней, когда этот роман писался и читался. Словом, «Кузнецы грома» — чистейший образец того восхитительного советского романтизма, вкус которого в жизни уже не ощутить никому и никогда. Я очень любил этот безыскусный, как выразилась бы Вика Шохина — «времен советской античности», роман, но речь сейчас не о нем, а всего лишь об одной фразе из этой книги, фразе, которая почему-то врезалась мне в память на всю жизнь:
«Все когда-нибудь кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседа».
Да, прав герой головановских «Кузнецов грома» (оцените название — теперь таких уже не дают: и впрямь пахнуло если и не самим Гомером, то профессором Куном): всё когда-нибудь в жизни кончается — даже замечательно интересная, ни с чем не сравнимая, гомерически захватывающая работа главным редактором «Независимой газеты». Никто, кроме меня, не испытал пока этого счастья, а потому никто и не может понять всё, что испытываю я, покидая этот пост, сам по себе равный и Олимпу и Парнасу одновременно.
Жестокая и изысканная античность русской демократии (90-е годы XX столетия), когда из хаоса рождался (да так еще и не родился) новый порядок; как всякий порядок — более примитивный, родил, помимо прочего, и «Независимую газету». Я лишь принял роды и поставил младенца на ноги. Теперь бы ему идти и идти...
Но хватит лирики. Социал-дарвинизм берет за глотку, и высвободиться можно, лишь трезво и абсолютно честно оценивая происходящее. Никаких сантиментов — романтики гибнут первыми. Правда, и циники в конечном итоге никогда не побеждают. Что есть здоровый оптимизм? Всего лишь оборотная сторона не менее здоровой мизантропии.
Я покидаю стены и страницы «Независимой газеты». Это последний номер, за который я, как и за предшествующие 2412, несу полную ответственность, хотя и в нескольких последующих вы, возможно, найдете отголоски меня.
Последние (с 6-го июня) дни мои телефоны звонили почти беспрерывно. Иногда одновременно: не успевал я класть трубку, как зво-
476
нок раздавался вновь. Самое часто употребляемое слово, которое я слышал в эти дни, — шок. И бесконечные предложения помощи.
Я знал и был уверен, что случится что-то подобное. Но масштаба предвидеть не мог.
Спасибо! Но надо быть спокойнее и, я бы позволил себе заметить, несколько легкомысленней. Ни демократия, ни свобода слова, ни свобода мысли не ограничиваются «Независимой газетой». И даже, как это ни лестно для меня, мною. Хотя именно «Независимая» давала до сих пор их образцы. Чаще других и системнее других.
Никто лучше меня не знает многочисленных слабостей «Независимой», но уж теперь-то мне совсем не резон о них рассказывать.
Нужно бы сказать (написать) несколько важных вещей, но некоторые события и некоторые люди задали такой темп последним дням моей службы в «НГ», что времени на большее нет.
Об одном не могу не сказать. Я действительно глубоко благодарен Борису Березовскому за то, что в 1995 году (не важно, чем руководствуясь) он помог возродить «НГ», а главное, что не мешал делать ее такой, какой я хотел и какой мог в заданных рамках некоторых физических ограничений. И даже его неправильное, на мой взгляд, и неполезное для России, русской журналистики и его самого последнее решение и проистекшие из этого решения некоторые чудачества не меняют для меня величины этой благодарности.
Я благодарен всем читателям «НГ» — вот уж ваши-то интересы мы пытались удовлетворить полностью. Не всегда получалось, но всегда пытались.
