Сципиону ничего иного не оставалось, как раскланиваться в ответ, и он нехотя вступил в перестрелку любезностями, в ходе которой половину своих заслуг приписал моральной поддержке ныне присутствующих здесь сограждан. Потом он, по настоянию толпы, коротко перечислил одержанные победы и их результаты, а затем более подробно стал распространяться о своих планах, подчеркивая их благотворность для Республики и таким образом намекая на необходимость оказать ему поддержку на выборах.
Наконец народ, удовлетворенный тем, что удалось вблизи посмотреть на героя дня, согласился разойтись. Правда, некоторые, желающие получить от визита больше, а именно, обзавестись вполне осязаемыми связями с восходящей звездой политического небосвода, продолжали выжидательно толочься у трибунала. На них Публий не обратил внимания и, пригласив с собою только самых близких людей, поднялся с ними на возвышение и ввел их в шатер.
С Эмилием был очень серьезный юноша, а кроме них и Сципиона, в претории расположились Гай Лелий, Луций Сципион и Публий Сципион Назика. Хозяин палатки с искренним удовольствием разглядывал своих друзей. Эмилий внешне почти не изменился, старость еще держалась на почтительном расстоянии от него, однако подчеркнутая величавость манер сенатора и привычка чеканно произносить слова, вызывавшие прежде благоговение Публия, теперь казались несколько преувеличенными и оттого — наивными. Назика, сын погибшего в Испании Гнея Сципиона Кальва, пять лет назад был еще почти ребенком, сейчас же Публий увидел перед собою достойного молодого человека приятной наружности, несмотря на длинноватый нос, вежливого и умного собеседника. Спутником Эмилия, как выяснилось, был Луций Эмилий Павел, сын погибшего при Каннах консула и брат Эмилии. Публий с особым любопытством всматривался в его лицо, но не смог найти в нем чего-либо достойного восхищения. Его составляли хотя и не крупные, но грубоватые черты, которые при достаточной правильности форм все же производили впечатление мужиковатости и некоторой заторможенности. «М-да, — сказал про себя Публий, — если сестрица похожа на брата, то, пожалуй, я буду настолько великодушен, что уступлю ее Луцию». Правда, в результате беседы с гостями, в ходе которой Сципион старался быть одинаково внимательным ко всем и потому не раз обращался к Павлу, он составил более высокое мнение об этом немногословном юноше с глазами и рассудком взрослого человека, и наделенном, притом, разумной долей честолюбия.
Друзья первым делом сообщили Сципиону о здоровье близких и знакомых людей, затем рассказали о положении в Италии и в самом Риме, а потом перешли к обсуждению предстоящей политической борьбы за консульство на будущий год и, вообще, за доминирующее положение в сенате. При этом молодые высказывались категорично и прямо, а Марк Эмилий в большей степени подавал информацию для размышления и не углублялся в суждения и выводы, остерегаясь присутствия молодежи, из-за свойственной ей невоздержанности. Сципион, понимая тактику Эмилия, время от времени уводил разговор в сторону частных дел, тем самым гася неумеренный пыл юности других собеседников. Публий и действительно сейчас больше интересовался самочувствием своей матери и Марка Эмилия младшего или даже положением вдовы Аппия Клавдия, чем политической ситуацией, которую он в достаточной степени уловил с первых услышанных им слов, а для более серьезного ее изучения должен был сам увидеть сенат. Причем если здоровье Помпонии, по словам Луция, не вызывало тревоги, то порадоваться за Марка пока не представлялось возможным, хотя сенатор и утверждал, что его сын стал выздоравливать и даже повеселел, научившись, по совету Публия, заполнять вынужденный, тягостный прежде досуг науками.
Среди прочих тем разговор коснулся и Эмилии. Тут Сципион произнес ненавязчивый комплимент приемной дочери своего покровителя, сказав, что она уже в детские годы отличалась миловидностью, воображая же, в какой цветок распустился этот бутон теперь, он якобы с особым нетерпением и волнением ожидает встречи с нею. Обрадованный такой фразой Марк Эмилий, шутливо изобразив озабоченность, заметил, что красавицей-то она стала, да только очень строптива и согласна стать женою только первого человека в Республике, а потому до сих пор во всем Риме ей не нашлось достойного жениха. «Ну уж теперь-то я все же надеюсь выдать ее замуж», — хитро прищурившись, заметил Марк.
Несколько часов общались друзья, возлежа за обедом, начатым по такому случаю раньше обычного времени, и, когда Публий вышел за ворота лагеря, чтобы проводить гостей, у него на душе было так тепло, словно он уже побывал в самом Риме. Это навело его на мысль, что общество близких людей составляет немалую и, притом, важнейшую часть чувства родины.
Едва он освободился и, уединившись в палатке, принялся обдумывать завтрашнюю речь перед сенаторами, которые, как сообщил Эмилий, назначили ему встречу в храме Беллоны за пределами освященной городской территории, как ликтор доложил о прибытии еще одного посетителя. Публий решил отделаться от него извинениями и ссылками на занятость, но когда увидел печать на восковой дощечке, переданной гостем через ликтора, то мигом вскочил, несмотря на усталость, сбежал вниз, выхватил из носилок Марка Эмилия младшего и, как в давние времена, на руках принес его в свой шатер. Правда, с тех пор когда Сципион выносил раненого друга из гущи сражения, Марк заметно пополнел из-за пассивного образа жизни, но зато и Публий возмужал настолько, что вполне достойно справился с возросшей ношей. Эмилий мог ходить и сам, но сильно хромал на правую ногу и оттого конфузился еще больше, чем хромал. Кроме этого, у него плохо действовала правая рука.
Освободившись от объятий Сципиона, Марк смущенно пояснил, что собирался придти вместе с отцом, но не мог пешком передвигаться с нужной скоростью, а носилок постеснялся из-за присутствия толпы, теперь же он прибыл в закрытой лектике.
После первых эмоциональных, сбивчивых рассказов о проведенном врозь времени Публий принял строгий вид и начал экзаменовать друга на предмет усвоения им наук и искусств в соответствии с заданием, полученным в послании из Испании. Результат оказался неутешительным. Выяснилось, что Марк в большей степени предавался отчаянию или, в лучшем случае, бесплодным мечтам, чем занимался делом, так как не верил в возможность своего возрождения для достойной жизни.
Тогда Публий напомнил ему, как Аппий Клавдий Цек, много послужив Отечеству в свои лучшие годы и оставивший потомкам немало памятников многообразной деятельности, включая знаменитые дорогу и водопровод, состарившись, в один день сделал для государства больше, чем за всю предшествовавшую жизнь. Вдохновленный нравственным подвигом соотечественника Сципион красноречиво воссоздал ту сцену, когда дряхлый слепой старец в трудный для Родины период велел принести себя, немощного, в Курию и блистательной гневной речью убедил сенаторов отказаться от позорных уступок царю Пирру, чтобы вести борьбу до победы, и этим спас Республику.
Далее последовали другие примеры. До поздней ночи страстно ораторствовал Сципион, стремясь вдохнуть жизненный дух в больное тело друга. Он раскрывал перед ним великие просторы страны мысли, непочатые для столь молодого государства как Римская республика, и предлагал ему писать историю Отечества или хотя бы переводить греков, что тоже важно для воспитания молодежи, либо заняться философией или поэзией. «Ведь это символично! — восклицал он. — У тебя пострадала правая часть тела, но совершенно здорова левая, то есть та, где находится сердце. Так живи же сердцем!»
Однако довольно скоро Публий разобрался, что его друг не имеет склонности ни к поэзии, ни к науке, а значит, приемлемой для него может быть только карьера жреца. Тут Сципион с новым пылом стал расписывать Марку достоинства судьбы религиозного деятеля. Он разъяснял, что являясь, например, авгуром, тот, кроме почета, сопровождающего это звание, будет обладать правом отменять народные собрания и даже принятые решения, выносить постановления, повелевающие, скажем, консулу отречься от власти. Авгур располагает многими способами оказывать влияние на политическую жизнь, ибо законы Отечества требуют согласия и одобрения авгура по всем важным государственным делам.
Выслушав эти доводы, Марк вдруг выдвинул неожиданное возражение.
— Но, Публий, ведь обязанности жреца — осуществлять взаимосвязь между сообществом людей и сонмом богов, и в приведенных тобою случаях авгур должен действовать не произвольно, а в соответствии с волей богов, — сказал он, — ты же трактуешь их права как возможность сообразно своим желаниям вмешиваться в общественные дела.
— Ну что же, Марк, в изучении жреческого права ты все-таки достиг некоторых успехов, — задумчиво сказал Публий. — Однако между отрывистыми знаниями ты еще не навел мостов. Скажи, Марк, будучи государственным деятелем, как тебе виделось раньше, ты стремился бы направить свои усилия на достижение блага Республики?
— Да, конечно.
