Они надели поверх туник плащи, так как вечером уже было прохладно, и вышли во дворик.
— Так вот, Эмилий, — заговорил Сципион, когда они сели на скамью, — разрешить мою задачу, так же, как и твою, нам поможет Лициний Красс. Насколько я понимаю нынешнюю обстановку, народ не доволен прошлогодним бездействием консулов и не допустит повторения такой ситуации, особенно теперь, ободренный успехом в Испании.
— Да, это так. Одно консульское назначение должно быть вне Италии.
— А где именно? По-моему, только в Африке. Или в Сицилии. Для Фабия здесь есть разница, а для меня Сицилия и Африка в данном случае почти одно и то же.
— Да, но консулов двое, и тебя попытаются оставить в Италии.
— Значит, второй консул также должен быть нашим человеком, готовым уступить мне дорогу.
— У меня есть достойные кандидатуры, но все они патриции, а ведь твой коллега должен быть плебеем. Попробовать молодого Семпрония? Впрочем, нет, он слишком зелен.
— Вот я и подумал о Лицинии.
— Да, пожалуй, человек уважаемый и нам подходит. Но удобно ли к одному лицу обращаться с двумя просьбами?
— А у нас не две просьбы, а всего лишь одна, и тут же вознаграждение за нее. Он сделает нашего Марка жрецом, а мы за это продвинем его в консулы. Мы на подъеме, и с нашей поддержкой он обязательно пройдет.
— Насколько ты вырос и возмужал как государственный человек, Публий, — заметил Эмилий. — Рядом с тобою даже я чувствую себя мальчишкой! Но все же нам придется просить Лициния уступить тебе ведение войны.
— Совсем нет.
— Почему?
— Разгадка все в том же выбранном мною имени. Ты забыл, что Красс — Великий понтифик, а потому ему всегда полагается быть в Италии, особенно в нынешних условиях, когда народ напуган многими несчастьями и придает особое значение чистоте и правильности священнодействий. Так что Красс обязательно останется в Италии, а, значит, я отправлюсь в Африку. В вопросе о столь великом деле, как завершение войны, я не удовольствовался бы простой договоренностью, блеск славы слишком соблазнителен и затмевает клятвы, но на Красса наложены более осязаемые узы, чем слова обещаний.
— Да, Публий! Я старался удержаться от особых похвал тебе из педагогических соображений, опасаясь, что ты по молодости излишне возгордишься, но сейчас не могу молчать. Ты не только умнее меня, но и гораздо старше, несмотря на малочисленность лет.
— У каждого свои достоинства и слабости, потому не стоит сравнивать людей за пределами отдельных качеств.
— Но у тебя-то недостатков нет! Ты во всем любого превосходишь!
— Ну да! Где уж мне. В своем-то возрасте я все еще не женат и, между прочим, рядом с твоею дочерью, выражаясь твоими словами, чувствую себя мальчишкой.
— Это ты-то?
— Я. И сегодня весь день провел балбесом, говоря с обладателем бесценного сокровища о пошлой политике. А ведь шел-то я сюда совсем с другою целью.
— С какою же?
— Теперь уж поздно отступать, сознаюсь: просить руки Эмилии Павлы.
— И просишь?
— Еще как! Сильнее Африки!
— Ну так бери ее хоть завтра, и руку, и все остальное, кроме души, которая уже давно лежит у тебя за пазухой.
— Завтра, пожалуй, не сумею, а вот в ближайшие ноны обязательно приду.
— Ну и отлично! Если только она раньше не скончается от любви к тебе. Вот видишь, я устраняю твой последний недостаток, и отныне, то есть с будущих нон, ты станешь совершенством.
— Но благодаря тебе и твоей племяннице. Так и всегда человек может достичь совершенства, только объединившись с другими.
3
Придя домой, Публий сразу же объявил о предстоящей свадьбе. При этом Помпония, сумевшая сдержать эмоции, когда провожала сына на войну, и тогда, когда встречала его с победой, впервые расплакалась на виду у всех. Луций, имевший собственные виды на Эмилию, несколько опечалился, но лишь на мгновенье, а потом воспрял духом и стал шумно поздравлять брата и расхваливать его невесту, словно свою собственную.
Ложась в эту ночь спать, Публий почувствовал давно забытую душевную легкость; гнет мучительных дум о прекрасной иберийке, тяготивший его последние годы, исчез, растворился, как это бывает иногда с тучей под действием солнечных лучей. Он посчитал, что с нынешнего дня женский вопрос окончательно решен для него, и все прежние переживания разом ушли из реальной жизни и как бы превратились во фрески на стенах памяти.
Утром Публий тщательно напомадился аравийскими благовониями, как последний Марк Цецилий, сам при этом посмеиваясь над собою, и отправился к Эмилиям. Там он сообщил Эмилии Павле о своем желании взять ее в жены и получил ее согласие. Был назначен день свадьбы на ближайшие ноны, и в обеих знатных семьях началась интенсивная подготовка к торжествам.
Но самому Публию предаваться предпраздничным настроениям было некогда, и, несмотря на излишнюю возбужденность, он сразу от Эмилиев пошел к Назике. Публий Назика при виде двоюродного брата, повел острым носом и, улыбаясь, нараспев сказал:
— Каким, однако, ты стал эстетом, преобразился в считанные дни мирной жизни.
— Что поделаешь, нет времени, приходится наверстывать упущенное, дабы за несколько дней прожить всю глупость молодости.
— Да-да, я слышал, что ты женишься. Поздравляю тебя: отличный выбор.
— Благодарю за поздравление, но должен заметить, прекрасный у тебя слух; ведь о своих намерениях относительно Эмилии я объявил только что и в нескольких кварталах отсюда.
— Наверное, ты все-таки обмолвился еще вчера, ибо, как говорят, Марк Эмилий уже сегодня утром плясал перед клиентами, словно не он, а они угощают его своими объедками.
— Но-но, ты моего будущего тестя не порочь, он не грек, чтобы плясать всенародно.
— Ну уточним: пела и танцевала его душа, а руки и ноги по-прежнему вели сенаторскую речь.
— Пожалуй, искупив вину перед моим Марком, ты, насмешник, тут же снова провинился. Потому тебе я отомщу и в свою очередь возьмусь за твоего собственного тестя.
— Возьмешься за моего толстячка?
— Именно. Правда, он совсем не толст, а чтобы в самом деле стать таковым, ему надобно дружить со мною.
— Теперь, я думаю, всем желательно дружить с тобою, император.
— Ну, ты-то пока не вправе меня так величать. Вот, когда станешь моим легатом, тогда — другое дело.
— Позволь полюбопытствовать, зачем тебе мой Красс?
— Ты знаешь сына Марка Эмилия?
— Тоже Марка?
— Да. Он получил увечье от проклятых пунийцев, и нужно помочь ему заново определиться в жизни. Я хочу сделать из него авгура.
— Печешься о будущих родственниках?
— Не совсем так, мы давно — друзья, сражались плечом к плечу еще в самнитских ущельях. Тебе пока трудно судить, что это значит.
