тысячи тонн пшеницы и немногим меньше ячменя, шестьдесят три грузовых судна и восемь военных, а также огромное количество железа, бронзы, холста и кожи. В плену оказались десять тысяч мужчин городского населения, не считая рабов. Тех из них, которые имели гражданство Нового Карфагена, Сципион оставил на свободе, остальных объявил рабами Рима и большинство из них отправил гребцами на свой флот, а две тысячи ремесленников заставил работать на нужды войны, пообещав в скором времени отпустить их на волю. Квестору пришлось работать не меньше, чем накануне Сципиону.
Проконсул решил выступить перед заложниками. В последнее время ему то и дело приходилось произносить речи, он уже стал привыкать к тому, что каждое его слово обращено к большой аудитории, а вся жизнь проходит на виду у людей. Такое положение не тяготило его, ибо как естественный человек, он был счастлив, тем, что всякое его деяние и любая мысль тут же находили отклик у сограждан, идеи не томили его безысходностью, а сразу же получали реализацию. Это напоминало механизм, в котором все разумно, ничто не пропадает даром, одно движение порождает другое, а все в целом служит высшей цели.
Фламиний, составлявший список заложников, сообщил проконсулу, что его подопечных столько, сколько не поместится ни в одном общественном здании этого города. Тогда Сципион велел выбрать из них только взрослых мужчин и привести к нему.
Обозрев собравшихся, которые в свою очередь оценивающе смотрели на своего нового властелина, Публий решил, что аудитория у него довольно солидная. Он поприветствовал присутствующих и, сразу придумав иное вступление, отличное от намеченного им час назад, заговорил:
«Недобрый замысел собрал вас вместе в этом городе, но сегодня он обернулся удачей, по крайней мере, для меня. Где еще я мог бы лицезреть блистательное созвездие лучших людей Испании? Мог ли другой случай предоставить мне возможность познакомиться и, надеюсь, подружиться с таким количеством родовой знати этой благодатной страны? Итак, я рад нашей встрече, вас же спрошу об отношении к ней в конце своей речи, когда вы узнаете, кто я и зачем сюда пожаловал.
Сразу скажу: я не пуниец, я римлянин. Настанет время, когда такой ответ будет считаться вами исчерпывающим, не требующим других слов, но теперь мы видимся впервые, и я постараюсь подробно объяснить, что имеется в виду под только что произнесенной краткой характеристикой.
Так вот, я римлянин, а не карфагенянин, освободитель, а не захватчик. Мы пришли в Испанию не из жажды новых территорий, нам просторно и в плодородной Италии, мы пришли сюда, потому что Ганнибал, попирая Испанию, силой, подкупом и захватом заложников сделал местное население врагом римского народа и теперь гонит его в Италию, заставляя истреблять друг друга два могущественных и прежде дружественно соседствовавших народа. Грабя Испанию, он направляет добытые средства на войну с Италией. Если бы в войске Ганнибала не было храбрых испанских когорт, если бы он не имел возможности покупать полчища ливийцев за испанское серебро, война давно была бы закончена. В Италии всегда хватит сил, чтобы справиться с одним Карфагеном.
Поступая таким образом, Ганнибал наносит одинаковый ущерб Испании и Италии и обращает его к своей выгоде, к пользе карфагенских богачей — рабовладельцев и торгашей.
Потому, вместо того чтобы избивать у себя на родине все новых и новых испанских солдат и в таком же количестве погибать самим, мы решили придти сюда и очистить саму Испанию от карфагенян. Освобождая мужественные испанские народы, мы одновременно освобождаем и самих себя, цели наши совпадают, ибо враг у нас один. Изгнав пунийцев из Испании, мы лишим их лучших солдат и серебра, которым они стремятся купить весь мир, тем самым, оставшись наедине с пунийцами, мы обеспечим себе победу.
Конечно, меры наши вынужденные, лучше бы и карфагенянам сидеть в Африке, и нам скромно трудиться на полях Лация, но, напомню, что не мы начали эту войну. Жадные пунийцы напали на наших союзников, позарившись на их мирно нажитое богатство. Этот союзник — испанский Сагунт, ради него мы вступили в войну. Да, тогда ввиду дальности разделяющего нас расстояния и продуманного коварства врага, дурачившего наши мирные посольства, мы не успели оказать помощь друзьям. Но мы пришли сейчас, позднее, чем нужно, но мы пришли, и теперь, можете не сомневаться, Испания станет свободной, и Рим никогда в будущем не допустит обиды Сагунту, как и всякому другому городу Испании со стороны любого захватчика.
На несколько часов я продлил вашу неволю, в которой многие годы вас содержали карфагеняне, но лишь за тем, чтобы сказать вам о наших целях и призвать вас к отпору поработителям. Теперь вы свободны! Возвращайтесь домой! Другой на моем месте задержал бы вас в своих интересах, велел бы вашим народам выставить вспомогательные войска, но я не Ганнибал, я Сципион, я не принуждаю к дружбе неволей, я не покупаю союзников. Тем и сильно наше войско, что в нем служат граждане, а не наемники, не за деньги, а по убежденью. Да, я хотел бы видеть в своей армии ваших храбрецов, но не наемников, не рабов, а свободных людей, людей в полном смысле этого слова, которые сами захотят придти ко мне.
Желающих я, конечно же, приму к себе. Иначе поступить невозможно, ибо мы ведем войну за свободу Испании, и ни я, ни кто-либо другой не вправе запретить вам сражаться за свою Родину, но приму только тех, кто ищет славы, но не выгоды. Однако я не осужу вас и в том случае, если вы займетесь мирным трудом. Справедливость требует лишь того, чтобы ваши воины покинули ряды захватчиков, дабы не ковать вам собственными руками себе цепей.
Итак, вы свободны. Кто рассчитывает на свои силы, может отправляться в путь на родину сейчас же, а те, чьи земли стонут под сапогом африканца и где дороги небезопасны, могут остаться при лагере, дорогу в отчие края вам проложат наши мечи.
Теперь вы знаете меня, и я познакомился с вами. Глядя на ваши открытые честные лица, я успел полюбить вас. Прощаясь с вами, я призываю вас: смело обращайтесь ко мне в дни радости и печали, обращайтесь в любое время дня и ночи. Помните, что Публий Корнелий Сципион всегда готов оказать вам помощь! Но я всего лишь один из римлян, не будет поблизости меня, приходите к любому из нас!»
Заложники толпою провожали Публия до самых ворот лагеря и без устали возносили ему похвалы и благодарность. Многие говорили, что он посланник небес, а кто-то даже воскликнул: «Если ты называешь себя простым римлянином, значит Рим — есть город богов!»
2
Устройство дел в Новом Карфагене потребовало присутствия Сципиона в течение еще нескольких дней. Однажды в один из немногих часов отдыха Публий в одиночку, не считая следующих поодаль ликторов, отправился за лагерный вал. Такие прогулки заменяли ему посещения храма. В уединении он стряхивал с себя пыль повседневной суеты и потаенными тропинками души возвращался к истокам самого себя, чтобы, опершись на первооснову духа, оценить свое положение в мире, откорректировать маршрут к цели и затем, вновь обретя себя, вернуться к людям, уже не боясь потеряться среди них.
Он с наслаждением смотрел на ярко-зеленую весеннюю долину, на которой вдалеке трудились фуражиры, и душа его расправлялась, принимала округлые контуры, отчего сглаживались ее крутые изломы, возникшие от столкновений с чужими душами.
Вдруг позади послышались шаги, и раздался возглас ликтора, предупреждающий о присутствии постороннего. Сципион с досадой поморщился. Обернувшись, он увидел Лелия. Лицо Публия сразу разгладилось приветливой улыбкой: к нему подходил тот человек, которого ему всегда приятно видеть. Лелий был несколько старше товарища, имел приятную наружность и даже внешне гармонировал со Сципионом.
Первые их фразы диктовались вежливостью и приличиями, затем Лелий сказал:
— Недавно, Публий, ты произнес две речи: перед солдатами и перед испанцами. Каждая из них в отдельности трогает душу, но вместе они являют собою нечто хуже кентавра.
— И тем, и другим было сказано то, что им надлежало услышать, то, что способствует всеобщему благу. Попробуй переставить эти речи местами, и войско взбунтуется, а испанцы пойдут на нас войною, всем будет хуже.
