направился к Катону для приветствия. Однако тот, выждав, пока намерение Сципиона не сделалось очевидным для всей публики, в последний момент демонстративно отвернулся от него, предпочев выказать себя хамом, лишь бы только поставить в неловкое положение своего недавнего императора. Присутствующие затаили дыхание, а кое-кто злорадно хихикнул. Но чувство естественного превосходства позволило Сципиону легко обернуть эпизод к собственной пользе. Он сказал, обращаясь к спутникам, но так, чтобы его слышали все: «Друзья, вначале я подумал, будто передо мною мой неудачливый квестор Катон, но потом выяснилось… что так оно и есть, это и в самом деле Порций». Фраза содержала в себе сразу два скрытых смысла: в первом значении она показывала, насколько Катон оказался ниже мнения о нем Публия, а во втором — жестоко язвила его за бестактность и определяла ему надлежащее место, используя латинское созвучие фамилии «Порций» со словом «свинья». Все римляне были ценителями остроумия, и в ответ на замечание Сципиона в толпе грянул хохот. Катон ядовито покраснел от позора и в следующий миг хотел броситься на обидчика врукопашную, но патриции Сципионовой свиты столь тонко улыбнулись, проявили такую холодную надменность, словно бы не удостоив Порция даже полноценной насмешки, что ясно продемонстрировали, насколько их аристократическая сдержанность выше его плебейской горячности, и он будто примерз к булыжникам мостовой, а краска в лице сменилась ледяной бледностью. Только Луций Сципион не утерпел и, нарушив эффектную паузу, небрежно обронил через плечо: «Тускульская мышь презрела римского слона». Катон дернулся от удара этой фразы и взглядом вонзил в спину Луция пучок отравленных стрел ненависти. Тут его поглотила толпа сопровождающих Сципиона, и он долго барахтался в ней, изнемогая в напрасных попытках вырваться на волю.
Итогом этого происшествия стало то, что друзья Порция сочли его чудаком, а все остальные утвердились во мнении о нем как о склочнике, злоба которого уже не вмещается в судебных залах. Но Катон не сдался и с невиданным упорством продолжал последовательно проводить политику дискредитации Сципиона и его окружения, больше потешая этим людей, чем встречая их сочувствие. Однако эпизод остался эпизодом, все остальные римляне безоговорочно отдавали должное победителю Карфагена. Если же у кого-то и была личная либо родовая неприязнь к нему, голос справедливости заставлял почтительно смолкать недобрые чувства пред именем Сципиона Африканского.
3
Заслуги Публия Сципиона сразу же поставили его на первое место в сенате. Без него отцы города даже не собирались в курии, разве что для решения второстепенных вопросов. Ныне не существовало организованной оппозиции партии Корнелиев-Эмилиев, возникали лишь частные разногласия. Теперь спорили не из-за того, что предложение внесено неугодным лицом, а только по существу проблемы. Сципион считал вполне естественным такое положение, поскольку он практикой доказал превосходство своей идеологии, и ему казалось, что конструктивный метод навечно утвердился в деятельности сената.
Подавив авторитетом притязания неприятельской группировки, Публий сосредоточился исключительно на задачах государства и стал проводить в жизнь давние замыслы о гармоничном устройстве ойкумены как единого организма, в котором Риму отводилось место идеологического центра, но никак не роль тирана. Однако Сципион был силен во внешней политике и плохо знал внутреннее состояние Республики. Воюя многие годы в заморских краях, он не имел представления, до какой степени война поразила его собственную страну.
А разорение Италии дошло до крайности; ни в Сицилии, ни в Африке, ни в Испании не наблюдалось ничего подобного. Население Италии уменьшилось почти вдвое, четыреста городов лежало в руинах, плодовые рощи и виноградники были сожжены. Крестьянские хозяйства — основа здешней экономики — распались как из-за прямых бедствий войны, так и потому, что отцы семейств, а следом и взрослые сыновья покинули землю, встав под знамена легионов. Теперь же, возвращаясь в родные места, изувеченные ветераны обнаруживали, что их избы сгорели, участки заросли бурьяном, а семьи канули в пунийском рабстве, рассеявшем их по всему свету. Редко кто из них находил в себе моральные и физические силы, чтобы остаться на этом кладбище своей прежней жизни и возродить землю и самих себя. Тяжко было видеть крушение родных сел, повсеместный глубокий упадок Италии после триумфов ярких побед и ликования Рима, а потому ветераны, залив душевные раны вином, спешили покинуть руины и шли в столицу, где можно было прожить несколько лет на жалованье и премиальные, полученные за военную службу. Там мало кому из них удавалось заняться полезным ремеслом, и большая часть недавних героев превращалась в угодливых нищих, пресмыкающихся перед нобилями и кормящихся объедками с их столов. А в то же время опустевшие земли захватывали аристократы и богачи, наводняя их дешевыми рабами, в результате чего коренное население Италии заменялось разноплеменным сбродом из Африки, Испании, Галлии, Сардинии и Сицилии. Причем на поверхность экономической жизни всплывали темные личности, нажившиеся на военных поставках и всяческих авантюрах за счет трещин в законах государства, образовавшихся под ударами войны, богатевшие, пока другие разорялись, ковавшие состояние из трупов, обращавшие в золотые россыпи слезы и кровь сограждан. Так, например, удалось раскрыть происхождение собственности группы бывших откупщиков, а ныне людей с виду достойных, достигших в размерах имущества сенаторского ценза и потому претендующих на магистратуры. При рассмотрении дела этих новых «нобилей» на судебном процессе, затеянном их менее удачливыми коллегами, выяснилось, что, занимаясь снабжением войск в провинциях, они топили в море свои старые пустые посудины и взыскивали за них с учетом несуществующих грузов полномасштабную страховку с Республики, задыхающейся в петле военных расходов, а также организовывали нападения пиратов на купеческие караваны сотоварищей по промыслу и получали хорошую долю в бизнесе морских разбойников. Этих предпринимателей, конечно же, осудили, но зато многие другие, сумевшие скрыть происхождение своих капиталов, теперь благоденствовали и гордо взирали из роскошных лектик, проплывающих над толпой, на суетящихся внизу отцов и братьев тех несчастных, кого они когда-то тайком продали пунийцам в рабство, и небрежно отвечали на их поклоны. Преуспевание подобных людей разъедало мораль общества и, проникая в поры нравственной основы государства, вызывало в нем социальное напряжение, грозящее с достижением определенной, критической величины расколоть его подобно тому, как вода, натекающая в щели утеса, замерзая в холодную пору, разрывает его на куски.
Развал италийского хозяйства не долго оставался тайной для Сципиона и других сенаторов. Все их глобальные планы рушились при столкновении с реальностью. Государство находилось в тяжелом кризисе. Необходимо было срочно восстанавливать земледелие в стране, а заодно и главную социальную силу Республики — крестьянство. Пока еще в Риме не было голода, поскольку народ питался трофейным хлебом, в гигантском количестве привезенном Сципионом из Африки, более того, продовольствие стоило, как никогда, дешево. Но военная добыча лишь отсрочивала катастрофу, предоставляя время для возрождения собственной экономики, но не более того. Поэтому Сципион пересмотрел программу действий и первым делом через дружественных ему магистратов внес на обсуждение сената проект постановления о демобилизации своих солдат и наделении их землей из государственного фонда, расширившегося за счет угодий, конфискованных у италийских союзников Карфагена. Он и раньше имел в виду эту меру, но придавал ей меньшее значение, чем теперь, считая лишь наградой ветеранам, а не средством восстановления экономической силы государства.
Для всех была очевидна польза от исполнения этого замысла, но предложение затронуло другие проблемы настоящего периода. В первую очередь возмутились нобили, не принадлежащие к группировке Сципиона. В победных экспедициях в Испанию и Африку Публий обогатил своих друзей и славой, и добычей, но его политические противники, оставшись в стороне, не получили ни того, ни другого и теперь жаждали реванша. Повод к тому был: назревающая война с Македонией, в которой Фульвии, Валерии и Клавдии хотели воспользоваться блистательным войском Сципиона. «Как же так! — восклицали они. — Надвигается война со знаменитым противником, непобедимой фалангой Александра, ныне серьезно усовершенствованной Филиппом, а мы распускаем лучших солдат! А ведь это тем более недопустимо, — утверждали поборники славы, — что скудная земля Балкан не способна прокормить большую армию, а потому качество воинов приобретает в таких условиях особую значимость!» Сенаторы этого лагеря
