Йохан следует за остальными, не боясь потеряться. Он смотрит, как раскачивается перед глазами мутный мир, заключенный в стеклянную маску противогаза, и мыслями, снова возвращается в метро. Вспоминает, как красный свет пульсировал внутри тоннеля, делая его похожим на прогнившее тело змеи. И как они шагали внутри этого мертвого исполина, по оголившейся хорде, перешагивая шпалы, будто торчащие хрящи. И уже тогда ощущали рядом присутствие чего-то ужасного. А когда Лукьянов бросил в глубины тоннеля очередной ХИС, тьма расступилась и они увидели то, чего так боялись. Вокруг них, на стенах и на потолке, огромными осклизлыми наростами, громоздились десятки ульев. И из ульев этих, привлеченные светом, выползали ужасные крылатые твари, с тонкими лапами и длинными, комариными хоботками. Уродливые, с выпуклыми брюшками, существа отливали алым блеском, и в блеске этом можно было рассмотреть шевелящиеся ворсинки, которыми были покрыты их тела, и тонкие, словно иглы, жала. Огромные глаза, похожие на стрекозиные, отражали в себе темный сгусток тоннеля, и застывших в страхе людей. А из ульев, вслед за тварями, лилось что-то липкое и на рельсы, вместе с вязкими потоками, падали останки человеческих тел, будто не до конца переваренные куски мяса из вскрытых акульих желудков. Йохан помнит, как кричал, когда увидел клочья русых волос на облезлом черепе, и как бежал назад по тоннелю, а позади тьма вспыхивала выстрелами и под ногами разлетались искры рикошетящих пуль. Это Лукьянов стрелял ему вслед из пистолета. Бежал за ним, обещая ему страшную смерть. А потом они сцепились в разъяренный комок, и Лукьянов вжимал Йохана в землю, пытаясь размозжить ему голову об рельсы. Йохан помнит, как вдруг тело Лукьянова дернулось, и за его спиной, будто уродливые лепестки, раскрылись жилистые крылья. Пронзенное жалом тело капитана поднялось вверх, неестественно выгнувшись, и рухнуло на рельсы, как поломанная кукла. С головы Лукьянова слетел противогаз, и Йохан увидел его подбородок, весь залитый кровью. Но капитан все еще жил и тянулся рукой к пистолету. Он смотрел на Йохана звериным взглядом, желая забрать его вместе с собой. И вот тогда-то Йохан метнулся к нему и прижал раненого капитана к полу. Он помнит, как душил его руками в резиновых перчатках, как летели на забрало противогаза кровавые брызги из оскаленного рта. Как Лукьянов что-то шипел, выдавливая сквозь зубы бордовые пузыри. И как Йохан давил ему глаза, размазывая белки по потным щекам.
Тоннели памяти, - думает Йохан. – Я все это вспомнил.
48
Выработанным за годы шестым чувством, Краб ощущает за спиной раззявленную пасть провала. Чувствует, как балансирует на самом краю, а под ногами, заполненная горячим паром, зияет громадная дыра. В топком грязевом болоте, пузырящемся на дне, похожие на спины древних ящеров проглядывают очертания проржавевших канализационных труб.
Безнадега и тьма, - говорит Краб сам себе, не выпуская из виду широкоплечую фигуру, стоящую в тумане. – Как впрочем, и всегда.
Он думает, что стоило покурить перед началом и жалеет, что не сделал этого раньше. Стискивает зубы, и пальцы, автоматически, сжимают рукоять ножа. Злость всегда захватывала его именно так – ловила в свои бесконечные сети. С самого детства, когда он стоял один против толпы, с разбитым лицом и окровавленными кулаками. А за спиной, сжавшись в комок, дрожала его младшая сестра. Дети – самые выдрессированные псы. Они гонят тебя, пока ты не упадешь, а когда это случится, набросятся, не зная пощады. Когда родители Краба уходили в запой, а дома нечего было жрать, все шло по накатанной. Краб и его сестра никогда не были своими для стаи вылизанных матерями щенков. Ощерившиеся на весь мир волчата, которым только и оставалось, что бежать. Но они никогда не бросали друг друга. Вот и сейчас, Краб вспоминает сестру. И клянется ей вернуться, во что бы то ни стало.
Против целого мира, сестренка, - улыбается он. – А когда было иначе?
Краб делает шаг навстречу вышедшей из тумана фигуре, и замечает огромный тесак, зажатый в ее руке.
Я левша, и он не знает об этом, - думает он, готовясь ударить первым. А фигура становится все ближе, так, что Краб уже различает лицо, спрятанное за маской противогаза. Белые брови и вспотевшую русую челку, налипшую на лоб. Черную повязку на правом глазу и уродливый шрам, наискось рассекающий некрасивое, угловатое лицо.
- Я Краб, - говорит он, - и я вцепляюсь крепко!
Краб бросает руку с ножом вперед, целясь фигуре в грудь, но та уворачивается от удара, и смеется ему в ухо.
- Глупая, дерзкая кормежка. Ты даже не представляешь, что происходит, когда Ева голодна.
- Я с тебя еще не спросил за своих ребят, гнида.
Краб перебрасывает нож из руки в руку, готовясь к новой атаке.
- Кесареву кесарево, - отвечает голос. – Для таких, как вы, нет места в новом мире. Вы просто… еда.
Как чувствует себя краб, живущий в прибрежных водах? – возникает у Краба вопрос к самому себе. – Хозяином и повелителем морей. Пока однажды не попадает в ловушку, поставленную людьми. И только тогда понимает, что был одним из тысячи в пищевой цепочке.
Краб дожидается момента и опять бьет ножом – хлестко и резко, - и чувствует, как выворачивается запястье, когда лезвие встречается со щербатой сталью тесака. Звон металла в густом тумане обретает форму и сыплется на асфальт искрящимися брызгами.
- Ты должен вернуться, - говорит ему Одноглазый. – И встать перед ней на колени. В мольбе просить ее о прощении…
- Это твоя Ева – полная сука, - выплевывает Краб. – Ничтожество, как и ты!
Он делает короткую перебежку и снова бьет. И когда в очередной раз не достигает цели, Одноглазый перехватывает тесак лезвием вниз, готовясь к ближнему бою.
Один шанс, - Краб отступает на край обрыва.
- Или ты вернешься сам, - говорит Одноглазый, - или я приволоку тебя по кускам.
- Тогда давай уже начнем.
Одноглазый бьет первым. Наносит серию молниеносных ударов, от которых Краб отбивается с огромным трудом.
Твою мать… - думает он.
