В те годы ни единым Не обменялись мы обетом, Начертанным на храмовой бумаге. Мы только у стремнин Кумодзу, Согнув мизинец, Как маленькие дети, Друг другу тайный показали знак. Так мы уговорились Не разлучаться в этой жизни, Не разлучаться в будущих рожденьях. В те дни, Паломники, Не смели мы отдаться Любовной страсти. Но, горя любовью Сильней и слаще, чем на брачном ложе, Мы брали за руки друг друга И медленно бродили В вечернем сумраке, Закуривая трубки От одного огня, Обмениваясь ими в знак любви. — Напрасно Ты вспоминаешь эти дни, Коман! Ведь мы — как летние цикады, Которые не знают ни весны, Ни осени... Ёсаку и Коман Льют слезы, Печалясь о своем прошедшем, Вздыхая о возмездии грядущем, Грустя над темной участью своей, — Под медленным дождем, Который льется, льется На сосны древних рощ Ано. А ночь все гуще, гуще... Как рыбаки в Акоги Упрямо, шаг за шагом, тащат сети, Так, шаг за шагом, волокут Они свою несчастную судьбу К последней цели... — Коман, я вспоминаю Давно минувшее... Мы словно две скалы В заливе пенистом Футами. Они окаменели — муж с женою, — Войдя в святилище Без омовенья. Вот урок для нас! И мы умрем, Железом осквернив свои тела. Преступники, мы преступили долг, Любовью увлеченные... О, вспомни, Когда с тобой мы встретились впервые, Переходили мы из храма в храм В томлении любовном, А теперь Должны мы странствовать В преддверье ада. — Не надо думать О невозвратном прошлом! Я слез не в силах удержать... — Не плачь, Коман, Молю тебя, не плачь! Как горько мне! О, как кричат вороны! Не раз я слышал, Что карканье ворон Вещает людям горестную гибель. Теперь я знаю: это правда!.. Ты видишь? Из тумана Возносится вершина Асама, Как будто смерть сама, Подстерегая нас, Пригнулась за горою. Нельзя нам медлить: здесь мы оскорбим Двойным самоубийством Обитель жриц, не знающих греха. Какой позор! Два грешных тела, В запекшейся крови, Покинутые посреди дороги, — Такое зрелище для глаз, Что даже Паломники, отпрянув, содрогнутся. Кто, сострадательный, Помолится за нас? Никто, никто...
