Я - автор книг-боевиков
Про сексуальных маньяк
- после чего идет как бы рассказываемая им сцена попадания Берлиоза (его незадачливого издателя) под Аннушку, - момент, заставивший нас с профессором переглянуться вновь.
Но самое интересное началось после антракта, когда Маргарита получила по электронной почте (тут мы с профессором переглянулись в третий раз!!!) письмо с приглашением на бал сатаны (здесь шла трехминутная ария с рефреном: «Азазелло, Азазелло/Азазелло точка ру!»). Чтобы попасть на бал, Маргарите пришлось присоединить к своему «компу» жуткого вида шлем, нахлобучив который на голову, она очутилась в виртуальной реальности - прием, для выполнения которого режиссер нашел остроумнейшее решение: зал и сцена вдруг погрузились во мрак, и в следующий миг, под дикую трансовую музыку, по стенам и потолку стремительно побежало широкое, блестящее асфальтовое полотно. Аэрофотосъемки!.. Зрители вокруг нас истошно и радостно заверещали.
Лицо Влада, на время отнявшего от глаз изящный бинокль, осталось спокойным и непроницаемым. Честно говоря, я куда больше смотрела на него, чем на импровизированный экран, - где возникал то сияющий миллионами огней ночной город с высоты птичьего полета, то освещенная ярким солнцем чаша гор с маячившей то слева, то справа крохотной, но отчетливой тенью вертолета, то сверкающий и переливающийся всеми цветами радуги тоннель явно компьютерного происхождения, по которому камера мчалась просто-таки с дикой скоростью, - что, хоть и действовало на нервы, но было, на мой взгляд, все- таки лучше, чем отставшая от жизни Маргарита традиционных театров, непритязательно раскачивающаяся над залом на веревочных качелях (в свое время дядя Ося в образовательных целях водил меня на Таганку). Весь видеофильм был щедро разбавлен спецэффектами - резкими остановками, падениями в обрыв, молоденькими женщинами, выскакивающими невесть откуда с детской коляской, чтобы перерезать вам дорогу на полном ходу под жуткий скрип тормозов и вопли восторженных соседей… но и в этом, очевидно, был хорошо продуманный психологический маневр - чтобы мы, как следует разогревшись, не почувствовали ни испуга, ни смущения, обнаружив, что сатана устраивает свой бал вовсе не на сцене, как мы ожидали, а прямо в зрительном зале… Зато кончилось все счастливо: в последнем акте Воланд, весело напевая «Рукописи не горят!», преподнес Маргарите новехонький блестящий диск диаметром в метр, - и главная героиня, вставив его в столь же внушительный дисковод, с радостью обнаружила все утерянные Мастером файлы, вновь вызвав к жизни несколько Webber’овских мелодий. Ну, а «шампанского и тарталеток», обещанных в конце программки, мы с профессором - парочка презирающих халяву снобов - дожидаться не стали и, получив в гардеробе пальто, вышли на темную, морозную улицу.
Как ни странно, Владу спектакль понравился: он сказал, что любит все эти модерновые штучки. - Да ладно?! Неужели я в кои-то веки сумела хоть чем-то тебе угодить?.. Быть того не может! Но ты все-таки признай: бинокли понадобились нам не больше, чем ставшей ведьмой Марго - виртуальный шлем, потому что ведь народу и так было немного, ну, правда же?..
- Правда, правда, - с защитным раздражением виноватого буркнул Влад, да так и ушел, насупленный. Обиделся… А между тем обижаться скорее стоило бы мне, - ведь это он еще перед началом спектакля обрушил на меня шквал старчески-маразматической злобы - один из тех жутких нервических припадков, которым было суждено впоследствии так измучить нас. Это произошло у гардеробной стойки, когда мы сдавали пальто, и Влад, взяв номерки, попросил у юркой, деловитой старушки два бинокля; я, без всякой задней мысли:
- Надо же, Влад, а я и не знала, что ты плохо видишь (наши места были в шестом ряду)...
Черт меня дернул за язык!.. Влад так и взбеленился:
- Что вы несете?.. Это
- А зачем же тебе тогда бинокль?..
- Вот и видно, что вы некультурная - редко бываете в театрах! Вы что, не понимаете? С биноклями нам потом без очереди выдадут вещи!
Чуть спокойнее он добавил, что, мол, слишком стар и болен для очередей, - и вот с этим я, к сожалению, уже не могла поспорить.
Бедный старик так и не оправился после своего геронтосанатория. Выглядел он в последнее время - хуже некуда. Одрябшее лицо пожелтело и, казалось, усохло; морщины стали глубже; на правой щеке появилось темное, с гривенник пигментное пятно; под выцветшими глазами, которые то и дело слезились и казались воспаленными, набрякли бурые мешки, - а страдальческие складки, ведущие от уголков губ к подбородку, поселились на лице, видимо, навсегда. Рот напоминал теперь отрицательную квадратную параболу, ветви которой грустно смотрели вниз - параболу, чья формула приблизительно равнялась минус иксу квадрат, деленному на шесть (и хорошо еще, что не кубическую параболу, в которую он неминуемо превратился бы, вздумай Влад доиграться до инсульта!). Время от времени на «точках экстремума» этой параболы появлялась белая пена предательской слюны, которую я, боясь унизить профессора, незаметно снимала поцелуем.
Впрочем, тот уже ни к чему его не обязывал. Ночи наши, когда-то столь разнообразные, были теперь похожи одна на другую, словно человеческие лица, - и тихие, неторопливые, словно бы из мрака ткущиеся беседы все чаще сводились к банальным стариковским жалобам на правительство, больную печень, высокие цены и хамство трамвайных попутчиков. Конечно, порой я нет-нет, да и забывалась, пытаясь возродить былую страсть, но Влад, как правило, сурово пресекал эти попытки - его-де в последнее время беспокоило сердце: - Кстати, Юлечка, вы не помните, выпил ли я свои тридцать капель валокордина?..
Да-да, и память его, когда-то столь цепкая и вместительная, начала сдавать. Он вечно что-то терял, что-то путал, вечно метался по кабинету в каких-то лихорадочных поисках, ни к чему, кроме слепящей вспышки бессильного гнева, не приводящих, - и кое-что из утраченного (к примеру, увесистая стопка закапанных студенческим п
А как чудовищно изменился его характер!.. Задеть его за живое было теперь проще простого: всегда присущая ему холодная ирония - может быть, одна из интереснейших черт его уникальной личности! - переродилась ныне в злобную язвительность, которая все чаще выплескивалась на самого близкого человека: на меня. Тот случай в театре был, кажется, одним из самых безобидных в моей коллекции; дальше - больше. Как-то раз я пришла к нему в страшнейшую метель - закутанная с головы до ног и все равно замерзшая; стоя в теплой, светлой прихожей, я не торопилась раздеваться - хотелось хоть немного
