части ничегонеделания.
Паут посмотрел на него.
— Твои сапоги тоже чертовски раздражают.
Ферринг посмотрел на него в ответ. Эти его острые голубые глаза.
— Сапоги есть сапоги.
— Сапоги есть сапоги? Что вообще это значит? Сапоги есть сапоги?
— Если вам двоим нечего сказать, подумайте о том, чтобы не говорить. — Болдер кивнул своей шишковатой головой в сторону пленника. — Вырви страницу из его книги. — Старик не сказал ни слова на вопросы Лорсена. Не выдавил ничего более ворчания, когда они жгли его. Он просто смотрел, сощурив глаза, сырая плоть блестела между его татуировками.
Взгляд Ферринга переместился на Вайла.
— Думаешь, ты вытерпел бы прижигание так же хорошо?
Вайл не ответил. Он не любил размышлять о прижигании. Он не любил жечь кого-то, какие бы клятвы он ни принес, в каких бы изменах, убийствах или резне этот человек не был повинен. Одно дело тащиться за тысячу миль ради правосудия. И другое — прижимать раскаленный металл к плоти. Он просто совсем не любил думать об этом.
«Инквизиция — это спокойная жизнь», — говорил ему отец. «Лучше задавать вопросы, чем давать ответы, а?» И они вместе смеялись над этим, хотя Вайл не находил это забавным. Он, бывало, смеялся над многими несмешными вещами, что говорил его отец. Сейчас он не стал бы смеяться. Или, может, преувеличивал свои силы. Была у него такая плохая привычка.
Иногда Вайл раздумывал, а была ли причина, по которой правильно было прижигать народ, резать и всячески уродовать. Вряд ли это была праведный поступок, если посмотреть со стороны? В любом случае, такая тактика редко приводила к по-настоящему полезным результатам. Если только ты здесь не ради самой боли, страха, ненависти и уродования. Возможно, это и было то, ради чего они здесь находились.
Иногда Вайл размышлял, не могут ли пытки стать причиной нелояльности, которую инквизиция пыталась остановить, но он держал это мнение при себе. Требуется один сорт мужества, чтобы вести атаку, но там позади тебя люди. И нужен совсем другой и более редкий его вид, чтобы встать и сказать: «Мне не нравится, как мы все делаем». Особенно группе палачей. У Вайла не было никакого типа мужества. Так что он просто делал, что ему говорили, пытался не думать об этом и размышлял, каково это иметь работу, в которую веришь.
У Ферринга не было таких проблем. Он любил свою работу. Это было видно по его голубым-голубым глазам. Сейчас он ухмыльнулся, глядя на татуированного человека, и сказал:
— Сомневаюсь, что он будет выдерживать прижигания так же хорошо, к тому времени, как вернется в Старикланд. — Пленник просто сидел и смотрел, разрисованные синим ребра двигались от хриплого дыхания. — Много ночей между здесь и там. Возможно много ожогов. Да, в самом деле. Полагаю, он будет покладистым и разговорчивым к…
— Я уже предлагал тебе заткнуться, — сказал Болдер. — Теперь я думаю об издании распоряжения. Что ты…
Раздался стук в дверь. Фактически, три быстрых удара. Практики посмотрели друг на друга, подняв брови. Лорсен вернулся с множеством вопросов. Раз у Лорсена на уме был вопрос, он не стал бы ждать ради ответа.
— Ты откроешь? — спросил Паут Ферринга.
— Зачем бы мне?
— Ты ближе.
— А ты ниже.
— Блядь, при чем здесь это?
— Это меня развлекает.
— Может мой нож в твоей жопе развлечет меня! — И Паут вытащил нож из рукава, лезвие появилось, словно по волшебству. Он любил так делать. Чертов хвастун.
— Вы, двое младенцев, заткнитесь,
Вайл снова перетасовал свои карты, раздумывая, есть ли способ победить. Одна победа, разве это слишком много? Но какая невезучая рука. Его отец всегда говорил, «не бывает невезучих рук, бывают невезучие игроки», но Вайл верил в иное.
Снова настойчивый стук.
— Ладно, я иду! — бросил Болдер, отодвигая засовы. — Это не как…
Раздался щелчок, и Вайл увидел, как Болдер отшатнулся к стене, выглядя весьма расстроенно, и как кто-то заваливается следом. Выглядело слегка чересчур грубо, даже с учетом того, сколько времени у них заняло открыть дверь. Болдер был очевидно согласен, поскольку он открыл рот, чтобы пожаловаться, затем он выглядел удивленным, когда вместо этого из него отовсюду потекла кровь. Вайл заметил, что из его горла торчала рукоятка ножа.
Он уронил карты.
— А? — сказал Ферринг, пытаясь встать, но его сапоги запутались в столе. Стучал не Лорсен, это был огромный северянин, весь покрытый шрамами. Он шагнул в комнату, сжав зубы, и хрусть! Нож торчит в лице Ферринга по рукоять, нос расплющился, кровь потекла ручьем, и Ферринг захрипел, выгнулся назад и ударился об стол; полетели карты и монеты.
Вайл споткнулся, северянин перевел взгляд на него, кровь капала с его лица, он достал еще один нож из-под плаща, и…
— Стой! — прошипел Паут. — Или я убью его! — Каким-то образом он оказался у пленника, встав на колени за стулом, к которому тот был привязан, лезвие ножа прижато к его шее. Этот Паут всегда соображал быстро. Хорошо, что хоть кто-то.
Болдер соскользнул на пол, хрюкая и разливая кровь в расширяющуюся лужу.
Вайл обнаружил, что задержал дыхание, и глубоко вдохнул.
Покрытый шрамами северянин перевел взгляд с Вайла на Паута, назад, слегка поднял подбородок, а затем мягко опустил лезвие.
— Иди за помощью! — крикнул Паут, схватил пленника за седые волосы и дернул его голову назад, щекоча его щетинистую шею кончиком ножа. — Я пригляжу за ним.
Вайл обошел северянина, его колени дрожали, он отодвинул кожаную занавеску, что отделяла лестницу в форт, пытаясь держать безопасную дистанцию, насколько это возможно. Он поскользнулся на крови Болдера, почти упал, затем отцепился от открытой двери и побежал.
— Помогите! — завопил он. — Помогите!
Один из наемников опустил бутылку и косоглазо уставился на него.
— Чё? — Празднования все еще вяло продолжались, женщины смеялись, мужики пели, кричали и катались в ступоре, никто из них не наслаждался этим, но они все равно продолжали движения, как труп, который не может перестать дергаться, все ярко освещенные палящим костром. Вайл поскользнулся в грязи, шатаясь, поднялся и стащил маску, чтобы крикнуть громче.
— Помогите! Северянин! Пленник!
Кто-то указывал на него пальцем и смеялся, кто-то крикнул ему заткнуться, а кто-то блевал на бок палатки, и Вайл пытался углядеть того, кто бы мог установить какой-то порядок в этом хаосе, и внезапно почувствовал, как кто-то вцепился ему в руку.
— Ты чего тут тараторишь? — Никто иной, как генерал Коска, его влажные глаза блестели в свете костра, белая женская пудра была размазана по одной впалой покрытой сыпью щеке.
— Тот северянин! — визжал Вайл, хватая генерал-капитана за запятнанную рубашку. — Ламб! Он убил Болдера! И Ферринга! — Он указал дрожащим пальцем на форт. — Там!
Надо отдать ему должное, Коску не надо было убеждать.
— Враги в лагере! — взревел он, отбрасывая пустую бутылку. — Окружить форт! Ты, закрой дверь, убедись, что никто оттуда не выйдет! Димбик, людей назад! Ты, положи женщину! Вооружайтесь, негодяи!
