Капитан Димбик был по крайней мере человеком Союза, изгнанным из армии за некомпетентность и длинный язык, и обижался на тех, кто хотел задеть его потертую перевязь — напоминание о прошлых победах. Лысея, он отрастил длинные волосы, и вместо того, чтобы просто быть лысым, он теперь выглядел и лысым, и глупым.
Насколько Лорсен мог сказать, ни один из них не верил ни во что, кроме собственной выгоды. Вопреки привязанности Коски, юрист, Темпл, был худшим из команды, невероятно себялюбивым, жадным и считающим закулисные интриги за добродетель, человеком столь скользким, что мог бы работать смазкой для колес. Лорсен содрогнулся, глядя на прочие лица, толпившиеся вокруг огромного укрепленного фургона наставника Пайка: жалкие отбросы всех рас и помесей, покрытые всевозможными шрамами, больные, бесчестные, злобно пялятся в ожидании грабежа и насилия.
Но и подлые средства можно положить на праведные замыслы и достигать с их помощью возвышенных целей, не так ли? Он надеялся, это оправдается. Повстанец Контус прятался где-то в этой заброшенной земле, скрываясь и составляя планы новых мятежей и резни. Его следовало выкорчевать, несмотря на цену. Из него следовало сделать пример, чтобы Лорсен мог пожать всю славу от его поимки. Он последний раз взглянул через очки на Сквердил — все еще бесшумный — прежде чем убрать их и начать спуск со склона.
Темпл приглушенно говорил с Коской внизу, жалобная нотка в его голосе особенно раздражала.
— Могли бы мы, может быть… поговорить с горожанами?
— Мы поговорим, — сказал Коска. — Сразу, как только обеспечим фураж.
— Вы имеете в виду, ограбим их.
Коска похлопал Темпла по руке.
— Юристы! Вы смотрите в самую суть!
— Должен быть путь лучше…
— Я потратил свою жизнь на его поиски, и поиски привели меня сюда. Мы подписали контракт, Темпл, как тебе прекрасно известно, и инквизитор Лорсен желает, чтобы мы исполнили свою часть сделки, так, инквизитор?
— Я буду на этом настаивать, — проскрежетал Лорсен, ядовито глядя на Темпла.
— Если ты хотел избежать кровопролития, — сказал Коска, — тебе следовало высказаться заранее.
Юрист моргнул.
— Я так и сделал.
Старик воздел беспомощные кисти, указывая на наемников, которые вооружались, садились на лошадей, пили и всячески готовили себя к насилию.
— Не достаточно красноречиво, очевидно. Сколько у нас людей, готовых для боя?
— Четыреста тридцать два, — тотчас сказал Дружелюбный. Безшеий сержант имел, по мнению Лорсена, две поразительные особенности: молчаливую угрозу и числа. — Помимо шестидесяти четырех, которые предпочли не присоединяться к операции, с тех пор, как мы вышли из Малковы, сбежали одиннадцать дезертиров и пятеро заболели.
Коска отмахнулся:
— Некоторая убыль неизбежна. Чем меньше нас, тем больше слава каждого, не так ли, Сворбрек?
Писатель, курьезный каприз в этой операции, выглядел как угодно, только не убежденно.
— Я… полагаю.
— Славу сложно посчитать, — сказал Дружелюбный.
— Совершенно верно, — посетовал Коска. — Как честь, и добродетель, и все прочие желанные непостижимости. Но чем нас меньше, тем доля добычи выше.
— Добычу можно посчитать.
— И взвесить, и почувствовать, и выставить на свет, — сказал капитан Брачио, мягко потирая свой вместительный живот.
— Разумное расширение довода. — Коска завернул вощеные кончики усов, — может быть все эти высокие идеалы целого мира не стоят и ломаного гроша.
Лорсен содрогнулся от сильнейшего омерзения.
— В таком мире я бы жизни не вынес.
Старик ухмыльнулся.
— И все-таки вы тут. Джубаир на месте?
— Скоро, — проворчал Брачио. — Мы ждем его сигнала.
Лорсен вдохнул сквозь сжатые зубы. Толпа безумцев, ждущих сигнала самого безумного.
— Еще не поздно. — Сафин говорил тихо, чтобы не услышали остальные. — Мы можем остановить это.
— Зачем? — Джубаир обнажил меч, увидел страх в глазах Сафина и почувствовал жалость и презрение к нему. Страх рождался из высокомерия. Из убеждения, что не все совершается по воле Бога и может быть изменено. Но ничего нельзя изменить. Джубаир принял это много лет назад. С тех пор он и страх стали полностью неведомы друг другу.
— Это то, чего хочет Бог, — сказал он.
Большинство отказываются видеть правду. Сафин уставился на него, словно он был психом.
— Зачем Богу желать наказывать невинных?
— О невинности не тебе судить. Как не дано человеку понять замысел Бога. Если Он хочет кого-то спасти, Ему нужно лишь отвести мой меч в сторону.
Сафин медленно тряхнул головой.
— Если это твой Бог, я в него не верю.
— Что за Богом был бы Он, если бы твоя вера могла создать хоть ничтожную разницу? Или моя, или чья угодно? — Джубаир поднял клинок, и солнечный свет осветил длинное прямое лезвие, сверкая на множестве зарубок и засечек. — Не верь в этот меч, но он все равно тебя зарубит. Он Бог. Мы все идем Его путями, не взирая ни на что.
Сафин снова тряхнул своей маленькой головой, будто это могло все изменить.
— Что за священник научил тебя этому?
— Я видел, каков мир, и сам рассудил, каким он должен быть. — Он взглянул через плечо — его люди собирались в лесу. Доспехи и оружие готовы к работе; лица напряжены.
— Мы готовы атаковать?
— Я был там. — Сафин указал на Сквердил. — У них есть три констебля, и два из них идиоты. Не уверен, что решительная атака, это то, что необходимо, а ты?
В самом деле, укреплений было мало. Раньше город окружал забор из необструганных бревен, но он был частично снесен, чтобы дать городу расти. Крыша деревянной сторожевой башни была покрыта мхом, и кто-то прикрепил веревку для сушки белья к одной из ее опор. Духов давно выбили из этой страны, и горожане, очевидно, не ожидали угрозы. Скоро они осознают ошибку.
Взгляд Джубаира скользнул по Сафину.
— Я устал от твоего брюзжания. Подавай сигнал.
У скаута в глазах было нежелание и горечь, но он подчинился, хватая зеркало, и двинулся к краю леса, чтобы подать сигнал Коске и остальным. Это было нормально для него. Если бы он не подчинился, Джубаир бы скорее всего убил его и был бы прав.
Он закинул голову и улыбнулся голубому небу сквозь черные ветви, черные листья. Он мог делать что угодно и был бы прав, потому что он сделал себя усердной марионеткой замысла Бога и, поступая так, освобождал себя. Один он свободен, окруженный рабами. Он был достойнейшим в Близкой Стране. Достойнейшим в Земном Круге. Он не испытывал страха: Бог был с ним.
Бог был везде, всегда.
Как может быть иначе?
Проверив, что его не видно, Брачио вытянул медальон из рубашки и открыл. Два крошечных портрета
