дрожавшая перед ее сыном, поет о нем хвалебные песни. Его рубашка уже пропиталась красной влагой, жизнь уже вытекла из него, но маленькая ведьма его спасла. Может быть, она и сейчас где-то нашептывает колдовские слова? Она клювом искромсает физиономию и ей, и ее отцу, так что предательница-служанка их не узнает… Реза… Она узнала тебя, Мортола, это точно… но что она может сделать? Перепел ушел один, а его жена играет ту роль, что и все женщины в этом мире, — роль ожида… Гусеница!
Она торопливо склюнула мохнатое тельце. 'Гусеница, гусеница!' — ликовало все в ней. Проклятые птичьи мозги! О чем она думала? Ах да! Об убийстве. О мести. Это чувство было птице знакомо. Ее перья встопорщились, а клюв так яростно заколотил по древесной коре, словно это было лицо Перепела.
Порыв холодного ветра качнул вечнозеленые ветви. Мортола почувствовала на перьях капли дождя. Пора слететь вниз, в темные заросли, которые скроют ее от глаз разбойников, отделаться там от птичьего облика, вернуться в человеческое тело.
Но птица думала: нет, пора уткнуть клюв под крыло, задремать под баюкающий шелест ветвей. Вздор! Она встряхнулась, помотала маленькой глупой головой, заставила себя вспомнить свое имя. Мортола. Моргала, мать Каприкорна.
Но что это? Ворона на плече у Гекко резко повернула голову и растопырила крылья. Хват неуверенно поднялся на ноги, вынул меч из ножен и крикнул остальным, чтобы готовились к бою. Но люди Змееглава уже выходили из-за деревьев. Их предводителем был тощий человек с ястребиным лицом и непроницаемыми, как у мертвеца, глазами. Он словно между делом заколол первого разбойника. На Хвата напали сразу трое. Он перерезал их всех, хотя рука у него еще болела от укуса Мортолы. Но вокруг разбойники гибли, как мухи.
Да, о них будут петь песни — насмешливые песни о простофилях, вообразивших, что могут запросто подстеречь на дороге Змееглава, словно какого-нибудь богатого купца.
Мортола издала жалобный стрекот, а внизу мечи вонзались в живую плоть. Нет, эти помощники оказались негодными. Теперь вся ее надежда только на Орфея с его чернильным колдовством и бархатным голосом.
Ястребиное Лицо обтер меч о плащ убитого и огляделся.
Мортола невольно сжалась, но сорока в ней жадно смотрела вниз, на блестящее оружие, кольца и пряжки поясов. Как они будут красоваться в ее гнезде, отражая по ночам блеск звезд!
Все разбойники полегли в бою. Хват стоял на коленях. По знаку Ястреба его подтащили ближе. 'Ну вот и смерть твоя пришла, болван! — горько подумала Мортола. — А старуха, которую ты хотел убить, смотрит, как ты умираешь!'
Ястреб спрашивал Хвата о чем-то, бил по лицу, снова спрашивал. Мортола склонила голову набок, чтобы лучше слышать, и слетела под прикрытием хвои на несколько веток ниже.
— Он лежал при смерти, когда мы уходили. — Хват говорил с вызовом, но голос его был хриплым страха.
Черный Принц. Они говорят о нем. 'Это я! — без звучно кричала сорока. — Я, Мортола, его отравила Спросите Змееглава, помнит ли он меня!'
Она перепорхнула еще ниже. Кажется, тощий убийца говорит о детях? Он знает о пещере? Откуда? Как же трудно соображать птичьими мозгами!
Один из солдат вытащил меч, но Ястреб резко остановил его. Он отошел в сторону и приказал своим людям сделать то же. Хват, все еще стоявший на коленях среди трупов, удивленно поднял голову. А сорока, которая минуту назад хотела слететь вниз, чтобы сорвать с мертвых кольца и серебряные пуговицы, застыла на ветке, трясясь от страха. В глупой птичьей голове раздавалось лишь одно слово: смерть! Смерть! Смерть! И вот между деревьями показалась затхлая чернота, пыхтящая, как большая собака, бесформенная и в тоже время человекоподобная — ночной кошмар. И Хват уже не ругался, а умолял, а Ястреб смотрел на него своими мертвыми глазами, пока солдаты отступали все дальше за деревья. Ночной кошмар наступал на Хвата, словно ночь распахнула тысячезубую пасть, — и разбойник погиб самой страшной из смертей.
'Ну и что! Туда ему и дорога! — думала Мортола, дрожа птичьим телом как осиновый лист. — От него никакого толку! Орфей должен помочь. Орфей…'
Орфей. Казалось, имя обрело плоть, стоило мысленно его произнести.
Нет, не может быть. Не может быть, что это Орфей появился из-за деревьев — и ночной кошмар съежился, как пес, перед его дурацкой улыбкой.
Кто рассказал Змееглаву о разбойниках, Мортола? Кто?
Орфей пустыми глазами рассматривал ветви. А потом поднял полную бледную руку и показал на замершую от ужаса сороку.
Лети, Мортола, лети! Стрела настигла ее в воздухе, и боль прогнала птичий облик. Крылья исчезли, и она все падала и падала сквозь холодный воздух. О землю разбилось человеческое тело. Последнее, что она видела, была улыбка Орфея.
Трупы в лесу
Вечерело весь день.
Снег шел
И собирался идти.
Черный дрозд сидел
В сучьях кедра.
Вперед, скорее вперед не останавливаясь. Резу мутило, но она не подавала виду. И каждый раз, как Силач с тревогой оборачивался к ней, она улыбалась ему, чтобы он не вздумал сбавить шаг. Хват и так опережал их на полдня, а о сороке она старалась даже не думать.
Шагай, Реза, шагай. Подумаешь, тошнота. Жуй листья, которые дала тебе Роксана, и вперед. Лес, по которому они пробирались уже несколько дней, был темнее Непроходимой Чащи. В этой части Чернильного мира она никогда еще не бывала. Казалось, что в повести открылась новая, прежде не читанная ею глава. 'Комедианты называют его 'Лес', где спит ночь, — сказал ей Силач. — А кикиморы окрестили его Бородатым лесом из-за целебных растений, вьющихся по деревьям'. Да, это имя ей больше нравилось. Из- за мороза многие деревья действительно стали похожи на пожилых великанов.
Силач мастерски читал следы, но даже Реза сумела бы отыскать путь Хвата и его товарищей. Во многих местах отпечатки подошв вмерзли в снег, словно время застыло на ходу, а кое-где были размыты дождем, словно он пытался смыть и оставивших их людей, разбойники не особенно старались остаться незамеченными. Да и зачем? На этот раз преследователями были они.
Дни были дождливые. Ночью дождь переходил в град, но, к счастью, в лесу было много вечнозеленых деревьев, и путники укрывались под мощными хвойными лапами. С закатом солнца становилось холодно. Силач отдал Резе плащ на меховой подкладке, и ночами она, закутавшись, отсыпалась на ложе из сухого мха и лишайника, срезанного Силачом с деревьев.
Шагай, Реза, не останавливайся! Сорока летает быстро, а Хват выхватывает нож еще быстрее. Над ее головой раздался хриплый птичий крик, и Реза с тревогой посмотрела вверх, но это была ворона, а не сорока.
— Карр! — Силач ответил черной птице на ее языке (с ним даже совы переговаривались) и вдруг резко остановился. — Какого черта? — пробормотал он, почесывая наголо обритый затылок.
Реза испуганно посмотрела на него:
— Что случилось? Ты заблудился?
— Я? Никогда в жизни и ни в одном лесу на свете! А уж в этом тем более. — Силач нагнулся и
