квалифицированных экспертов, сопоставлялись, сравнивались с другими источниками. Учитывался и «вес» агента — положение, которое он занимает за рубежом, в каких кругах вращается, откуда черпает сведения. Например, к информации Зорге в данное время относились с недоверием и перепроверяли, считая, что он может быть «двойником».
И в итоге из всей мозаики складывались обобщенные разведсводки, которые и представлялись главе государства или в генштаб. Но в 1941 г. самые ценные и надежные агенты в Берлине, группа Харнака и Шульце-Бойзена, работавшая в центральных учреждениях рейха и имевшая доступ к самой секретной информации, сообщала, что война против СССР и впрямь готовится — однако передавала и другое! Что
Но Сталин в июне 1941 г. ждал сперва ультиматума! И, кто знает, может, и принял бы его? Ультиматум открывал возможность дальнейших переговоров, которые, глядишь, несколько разрядили бы напряженность. Насчет «залога» можно было и поторговаться. И даже если уступить — западные области достались недавно, почти «даром». В конце концов, выигрывалось время для подготовки к схватке. А отдать приказ о приведении войск в боеготовность, казалось, будет еще не поздно…
Бесспорно, Сталин допустил грубейший просчет. Впрочем, не более грубый, чем допускали правители Англии и Франции — их ведь тоже предупреждали о наступлении, сроки сообщали. А ошибка советского и западных лидеров была общей. Они два десятилетия строили свою политику на противопоставлении демократии и коммунизма. Привыкли к такому противопоставлению. И преувеличили его значение в глазах Гитлера. Они рассматривали картину мира в двухцветном варианте — либо за тех, либо за этих. А для фюрера одинаково не подходили ни демократия, ни коммунизм. Он вообще подходил к политике в другой плоскости. Не с точки зрения всяких «измов», а с точки зрения собственного господства в Европе и завоевания «жизненного пространства».
Мюллер накануне 22 июня
К войне готовились не только военные и дипломаты. Идеолог и будущий министр восточных территорий Розенберг вел консультации с лидерами белой эмиграции, украинскими, кавказскими, среднеазиатскими сепаратистами, советскими невозвращенцами, стараясь выработать основы оккупационной политики. Причем сбежавшие на Запад работник секретариата Сталина Бажанов сразу высказал ему мнение, что исход схватки будет зависеть от того, какую войну поведет Германия: если антикоммунистическую, то она имеет все шансы выиграть, если же антирусскую — наверняка проиграет. А российская эмиграция разделилась. Большинство было против сотрудничества с нацистами (ведь белые стояли за «единую и неделимую»), некоторые эмигранты в оккупированных странах вошли в движение сопротивления. Немцы, кстати, тоже Русское Зарубежье не жаловали, все эмигрантские организации в Польше, Франции и других государствах были запрещены. Вместо них создавались управления по делам эмиграции при германской администрации с назначаемыми руководителями.
Однако часть бывших белогвардейцев подняла лозунг «хоть с чертом, но против большевиков». Генералы фон Лампе и Бискупский обращались к главнокомандующему сухопутными войсками Браухичу с просьбой использовать белогвардейцев. Выражали готовность сформировать полки для участия в войне. На сотрудничество соглашались казачьи генералы Краснов, Шкуро, Абрамов. Но когда Розенберг доложил Гитлеру, что «есть два способа управлять областями, занимаемыми на Востоке, первый — при помощи немецкой администрации, гауляйтеров, второй — создать русское антибольшевистское правительство, которое было бы и центром притяжения антибольшевистских сил в России», фюрер отрезал однозначно: «Ни о каком русском правительстве не может быть и речи; Россия будет немецкой колонией и будет управляться немцами». Он разрешил использовать лишь сепаратистов и казаков — да и то в пропагандистских целях.
Вермахт союзом с белогвардейцами также не заинтересовался. Идею фон Лампе о русских частях тормознули, и из его организации привлекли на службу лишь 52 человека — в качестве переводчиков. Активизировался и НТС — Народно-трудовой союз, созданный младшим поколением русской эмиграции и ставивший целью «национальную революцию» в России. Его руководитель Георгиевский ездил в Берлин для анализа обстановки и пришел к выводу о невозможности сотрудничества с Гитлером. Было объявлено, что гитлеризм является для НТС «не союзником, а соперником», а его идеология противоречит установкам религии и духовной свободы. С другой стороны, считалось, что война создаст условия для «освободительной национальной революции» силами самого российского народа, которую и следовало готовить.
Накануне столкновения вовсю развернулась советская разведка. Парижская «фирма» Треппера, специализировавшаяся на стройматериалах, заключила выгодные контракты с военно-строительной организацией Тодта, сумела завербовать там нескольких служащих и получила, таким образом, ценные источники информации. Радиосвязь этой сети пока запрещалась — она передавала данные через «легальную» советскую резидентуру при французском правительстве в Виши. Организация Радо в Швейцарии на радиосвязь уже перешла. И нашла источники информации, связанные с разведкой де Голля. Голлисты уже считали русских потенциальными союзниками и щедро делились добытыми сведениями. Но создавать запасные каналы для перехода на радиосвязь внутри Германии Сталин категорически запретил. Все из тех же опасений, что это может стать «провокацией» — что запеленгованная и захваченная у агентов рация может быть использована как доказательство враждебных намерений СССР. Какой-то собственный канал связи имелся лишь у группы Чеховой (возможно, Берия и Судоплатов создали его на свой страх и риск). Остальные агенты по-прежнему действовали через «легальные» резидентуры.
Готовились и службы Гиммлера. Рейхсфюрер СС разрывался между формированием новых боевых дивизий СС, расширением своих научных учреждений, репрессивными кампаниями и Польше, созданием концлагерей — и планированием еще более широких кровавых акций в России. В начале 1941 г. он провел совещание в Везельсбурге, где присутствовали Гейдрих, неизменный начальник штаба Гиммлера и его «альтер эго» группенфюрер Вольф, группенфюрер Бах-Зелевский и другие высокие чины. На этом совещании рейхсфюрер поставил задачу «уменьшения биологического потенциала славянских народов». Для чего, по его оценкам, требовалось «сократить» численность русских, украинцев и белорусов на 30 миллионов.
Это только славян. Евреев и цыган требовалось не сокращать, а подвергать «окончательному решению». Для выполнения данных задач и «зачисток» советских территорий от коммунистических элементов было решено создать уже испытанные формирования — айнзатцгруппы. Но не одну, как в Польше, а четыре. Состав каждой из них определялся в 1000–1200 человек. Из них 350 солдат и офицеров СС, 150 шоферов, 100 сотрудников гестапо, 80 — от вспомогательной или военной полиции, 130 служащих орпо (полиция порядка), 40–50 сыщиков крипо и 30–35 работников СД. Плюс несколько переводчиков, радистов, телефонистов, канцеляристов. В каждую айнзатцгруппу решено было включать на разных должностях по 10–15 женщин, чтобы личный состав не «загрубел». Общее руководство этими группами было поручено Гейдриху.
Но вот что касается Мюллера, то в его работе накануне вторжения в Россию можно отметить несколько фактов, наводящих на размышления. Скажем так, довольно странных для начальника гестапо. Один из подобных случаев относится как раз к айнзатцгруппам. Гиммлер и Гейдрих решили, что они должны двигаться вслед за войсками, действовать непосредственно в армейских тылах и взаимодействовать с командованием вермахта. Гитлер согласился с ними. И непосредственные переговоры с армейскими генералами были поручены Мюллеру.
Нет, в данном случае, в отличие от Франции, германский генералитет не возражал против
