Ирина Леонидовна села за кухонный стол, разложила бумаги, лежавшие в старой толстой папке, но привычные столбцы с цифрами, ровные строчки отчета сливались в какие-то иероглифы. Мозг отказывался работать. Подпирая голову рукой, Ирина Леонидовна медленно отвела взгляд от записей, с хлопком закрыла папку. Она увидела, как за окном медленно падает снег. Белые пушистые хлопья освещались единственным фонарным столбом во дворе и из неяркого светового луча пропадали где-то в бесконечной темноте. Полет снежинок, словно ритуальный танец перед небытием. Ирине Леонидовне стало совсем грустно. Она достала из пачки, лежавшей на холодном узком подоконнике, сигарету, прикрыла дверь и чиркнула спичкой. Густой дым медленно растворялся в небольшом пространстве кухни, оставляя характерный запах дешевого табака.
Опустив голову, Ирина Леонидовна размышляла о жизни. В который раз она была в отчаянии, состояние, с которым опять предстоит бороться. Почему она всегда должна бороться, выживать? Почему дочь пытается повторить ее путь: развод, потом одиночество, вслед за ним — новый поиск, и дай-то бог, чтобы он завершился удачей. Отчего это зависит? Она сама пережила столько черных полос, затянувшихся, беспросветных. Неужели не отстрадала и за себя, и за дочь? Ведь были моменты, когда только мысль о Даше не давала опустить руки. И в один из таких сложных периодов в их жизнь вошел Стас.
Он так вовремя оказал ей поддержку. С ней сравним, пожалуй, только спасательный круг для утопающего, ноги которого свела беспощадная судорога. Неожиданный всплеск — и тебе есть за что ухватиться. Так было и с ней. Это было похоже на чудо! Дубровин дал ей работу, поддержал морально, стал взрослым другом Даши, внимательно следящим за всем, что происходит в их семье. В какой-то момент Ирина решила, что так не бывает. Ее намеки на возможную близость Дубровин иронично отверг. Он перевел все в шутку, сказав, что их связывает настоящая дружба и нечего ее портить тем, что приносит с собой постель. Теперь Ирине Леонидовне казалось, что он уже тогда знал, что за свою помощь он получит более высокое вознаграждение. Даша стала той ценой, которую пришлось платить за возвращение к нормальной жизни.
Ирина Леонидовна машинально накручивала на палец прядь белоснежных волос. Она всегда делала это, когда пыталась сосредоточиться. Охватившие ее мысли окончательно выбили из колеи. То они казались верными, все объясняющими, то бредовыми, основанными только на эмоциях, отчаянном отрицании всего хорошего, что принесло знакомство с Дубровиным. В какой-то момент она даже увидела его лицо: карие глаза напряженно всматриваются, стараясь увидеть что-то, замеченное лишь им. Во взгляде усталость, а само лицо утратило выражение несомненного превосходства. Было так приятно осознавать, что брезгливо поджатые губы и надменный взгляд исчезают, когда глаза Стаса останавливаются на тебе. Ирина помнила это ощущение, когда холод проносится где-то совсем рядом, а ты — в ореоле сияния карих глаз, обращенных к тебе одной. В то время она была уверена, что стоит на пороге нового чувства. Она чуть было сама не влюбилась в этого высокого, вальяжного красавца, но контролировала свои эмоции, чтобы ничего не испортить. Она дышала полной грудью, снова обретя походку уверенной в себе женщины. Дубровин оставался недосягаемым божеством и спасителем. На этом она и остановилась, но вместо нее серьезно попалась Даша. Пожалуй, она и не пыталась обращать внимания на кого-то, кроме Дубровина. С первых минут знакомства с ним для нее существовал только он. Сначала — взрослый друг, потом — желанный мужчина.
А позже она узнала, что Стас женат, что у него два сына. Это было для нее неожиданностью, потому что в своих фантазиях она давно считала его своей собственностью. Он не имел права иметь семью, детей! Сколько времени после этого они не общались? Два года? Три? Четыре? Только звонки Стаса и бесконечные приветы Даше. Она в ответ ни слова, ни звука. Ирина Леонидовна прикурила новую сигарету. И зачем она тогда обратилась к Дубровину? Ах да, ей не нравился выбор Даши после окончания школы, и она почему-то решила, что именно Стас сможет повлиять на это.
С того момента все и началось, а может, продолжилось, это уже не важно. Главное, что с того времени Даша окончательно поняла, что любит его. Но разрушать семью было не в ее правилах. Она отчаянно боролась со своим чувством. Даже с мальчиком каким-то встречалась. Правда, очень недолго. А ухаживал он так красиво: цветы в дверях, стихи по телефону. Но ее это раздражало. Даше был нужен Дубровин. Эта неразрешимая проблема терзала ее, да и его тоже.
Дубровин сообщил о том, что скоро получит свободу, когда Даша училась на третьем курсе университета. Это было неожиданно, потому что Ирине Леонидовне все чаще стало казаться, что этой истории не будет конца. Так и останется ее Дашуня в роли верной подруги при женатом мужчине. Неужели во всем ***торске не нашлось для дочки парня, который бы сделал ее счастливой! Сердце матери разрывалось. Она считала такой несправедливостью, что это происходит именно с ее девочкой! И тут они сообщают, что в октябре свадьба. Ирина Леонидовна не знала, радоваться ей или огорчаться. Даша сияла от счастья, Стас был предупредителен, нежен. В его взгляде была усталость и что-то такое, что беспокоило Ирину. Она не могла тогда понять, почему ей так не нравится этот застывший взгляд? В нем уже нельзя было согреться, он вобрал в себя холод, раньше проносящийся мимо. Изменение было явным, но замечала его только она. Даша не верила в происходящее, по ночам, как в детстве, приходила в материнскую постель, ложилась и обнимала мать. Прижималась всем телом и, заметив, что разбудила ее, тихонько шептала:
— Спи, мамочка, спи. Я просто не могу одна. Я так счастлива, я хочу все время делиться этим с тобой, со всем миром.
Как могли они за каких-то четыре года растерять такое сильное чувство? Может быть, Даше трудно находиться рядом с такой сильной личностью, как Дубровин? Он подавляет ее, а она не хочет быть его тенью. Стас, как может, облегчает ей жизнь, а она рассматривает это как давление. Ирина Леонидовна затушила остаток сигареты. А может быть, все еще сложнее, и она была права, когда говорила Даше: «Кто долго ждет и наконец получает желаемое, не всегда испытывает радость». Она сама переживала подобное. Когда-то пределом ее мечтаний была нормальная семья: она, Даша и мужчина, который бы любил их обеих. Правда, сейчас она уже не могла определенно ответить: чего ждет и на что надеется в этой жизни. Все, казалось, вошло в спокойное русло, и нет каких- либо существенных изменений. Единственное, о чем мечтала Ирина Леонидовна, — это внуки. Однако мечтам ее, похоже, не суждено скоро сбыться. Даша и слышать не хочет о ребенке, пока не получит от брака то, что нужно именно ей. Она слишком долго фантазировала на тему «моя семья», поэтому малейшее отклонение от предполагаемого вызвало у нее такую реакцию. Она готова к разрыву только потому, что любимый мужчина оказался слишком внимательным, слишком требовательным. Ирина Леонидовна горько усмехнулась — если бы хоть один из ее мужчин вел себя, как Дубровин, счастливее ее не было бы женщины на свете. Она никогда не могла позволить себе роскошь перекладывать ответственность за поступки на другие плечи, тянула воз забот, не имея возможности разделить их с кем-либо. Ирине Леонидовне была совершенно непонятна паника дочери. О каком ущемлении самолюбия, попрании гордости идет речь? Нет, она решительно ничего не понимала. Единственное, на что она надеялась, — Даша послушает ее и сделает первый шаг к очередному примирению. Худой мир лучше любой ссоры — это правило Ирина Леонидовна помнила всегда. Но и оно не помогло ей в свое время, когда муж однажды объявил, что уходит к другой. К той, о которой Ирина давно знала, но закрывала глаза и ждала, пока отец ее дочери образумится. Это ужасное состояние — ждать, зависеть от другого, пусть даже близкого и любимого человека.
Но у Даши другая ситуация: никто никому не изменял. Они просто еще не притерлись. Кому-то для этого нужны дни, кому-то — годы. Устраивают, черти, очередную проверку! Ирина Леонидовна открыла дверь кухни и прислушалась — тишина. Даша, наверное, уснула. И тут ей пришла в голову мысль самой позвонить Стасу. Они всегда понимали друг друга. Но, сделав пару шагов по направлению к телефону, Ирина Леонидовна остановилась. Она растерялась, не будучи уверенной в том, что теперь, в качестве матери жены, может так открыто вмешиваться в их семейную жизнь. Покачав головой, она вернулась на кухню и снова открыла папку. Нужно было работать. Что ни говори, а свою работу она должна выполнять вовремя. Ей не нужны неприятности на производстве. И без них голова кругом. Вздохнув, Ирина Леонидовна включила калькулятор и, пролистав несколько страниц, принялась что-то подсчитывать.
Даша проснулась в скверном настроении. Она не могла понять: что ее так расстроило с самого утра? Даже с дивана подниматься не хотелось. Кровать мамы уже была убрана — наверняка она встала ни свет ни заря, чтобы успеть привести себя в порядок и приготовить что-то вкусное к завтраку. Аромат то ли блинчиков, то ли оладий витал по квартире. Даша знала, что они у мамы получаются отменными, а сколько бы раз она сама ни пыталась приготовить что-либо подобное, ее попытки заканчивались неудачей. Мамины пышные, легкие, румяные оладьи и не менее аппетитные блинчики оставались ее «ноу-хау».
Даша нехотя поднялась, сложила постель в диван и снова прислушалась к себе. Ничего хорошего — раздраженность, нежелание общаться. Мама вот-вот заглянет в комнату, и нужно будет снова принимать беззаботный вид. Иначе не избежать внимательного озабоченного взгляда и вопросов. Даше никак не удавалось найти ответ на многие, которые она задавала сама себе. Это не сулило ничего хорошего. Она начала думать: отчего же так тошно? Решила, что причин накопилось предостаточно. А главная — с Дубровиным встречаться не было никакого желания. Хотя она и скучала по нему, но его показная стойкость и игра в «кто кого» обижала Дашу.
Маме легко давать советы, она словно забывает, что и у ее дочери есть чувство собственного достоинства. Конечно, традиционно женщина — хранительница домашнего очага и покой в доме во многом зависит от нее. Но Даша уже не была уверена в том, что хочет поддерживать огонь в своем очаге. Она перестала понимать происходящее. Она металась между желанием остаться со Стасом и страхом вернуться к затворнической, бесправной жизни, где ей предопределена роль молчаливой, безропотной супруги. Даша ощущала себя обманутой: столько лет она шаг за шагом шла к тому, чтобы стать женой Дубровина, а теперь стало очевидным, что они что-то безвозвратно потеряли. Даша как будто и нашла ответ на этот вопрос, обвинив во всем себя, но мама всегда говорила, что в семье не бывает виноват кто-то один. Она настаивала на этом, даже приводя в пример ее развод с отцом. Так почти через двадцать лет Даша узнала, что у отца появилась другая женщина, но мама не делала ничего, чтобы удержать его. Напротив, она усугубляла ситуацию, поступая так, как не нужно делать. Она словно поставила себе цель вызвать у него отвращение к ней и не оставить шанса на возвращение.
— Но зачем ты это делала, мама? — удивленно спросила Даша.
— Молодость полна ошибок, которые в то время воспринимаются как нечто бесспорное, абсолютно верное. К тому же, в отличие от тебя, мне некому было подсказать правильное решение.
— Сейчас ты сожалеешь?
— О том, что не было советчиков, или о разводе?
— Ты понимаешь, что я хочу узнать, — угрюмо произнесла Даша.
— Сожалею. Иногда мне кажется, что прошлое преследует меня. От него никуда не деться, как от противной, молчаливой тени, следующей за тобой по пятам. Оно напоминает себе самым неожиданным образом. И в том, что у тебя не ладится с Дубровиным, я тоже обвиняю себя. Цепочка с очередным звеном…
— Мама, ты-то здесь при чем?
Но Ирина Леонидовна подняла вверх указательный палец и закивала головой, не желая договаривать то, что казалось ей очевидным. При этом у нее был такой вид, будто она открыла новый закон. Она любила рассуждать, а Даша при этом с интересом наблюдала, как лицо Ирины Леонидовны постоянно меняется. У нее была удивительная особенность — все мысли непременно отражались на нем, как в зеркале. Ирина Леонидовна не пыталась с этим бороться. Она улыбалась и говорила, что родилась слишком правдивой, открытой для этого сумасшедшего, полного лицедейства века. И в это хмурое для Даши утро она осторожно заглянула в комнату. Увидев, что дочь чем-то недовольна, она постаралась придать своему лицу самое благодушное выражение, тем более что это соответствовало ее внутреннему состоянию. Она ждала перемен от сегодняшнего дня, надеясь, что разговор Даши с Дубровиным расставит все по местам.
— Доброе утро, милая!
