Совершенно понятно поэтому, что волна такого уровня ответственности за здоровье партии не могла не докатиться однажды до стен московского Кремля. И она Кремля достигла! Говорят, что даже первому секретарю Центрального Комитета Никите Хрущеву доложили однажды что-то типа: «У мужиков на семипалатинском полигоне яйца синеют, Никита Сергеевич. Что делать будем?». И Хрущев, якобы, пришел в полный восторг и закричал: «Это отлично! Пошлите фото в американское посольство: пускай увидят, что мы с ними сделаем, если полезут. Напишите: «Это и есть русская «Кузькина мать», про которую вы все время спрашивали — на что она похожа. А вот на что: с бородой и синяя!». Это был анекдот, конечно. Но дыма без огня не бывает, и в скором времени в «Степное» зачастили врачи и разные ответственные комиссии. Тайный план Рукавишникова сработал по полной программе. У Рукавишникова вообще все срабатывало: уж такой он был командир.
Вот только односельчанам было не до радости все это время. «Что будет с нашим Иван Иванычем»? — гадали они, — «Выживет ли он? Поправится ли от этой зловещей болезни, неизвестной науке?», — это обсуждалось теперь в колхозе на всех углах. Четыре главных вопроса стояло на повестке дня народной обеспокоенности: сколько отелилось коров, каков приплод на овчарне, хватит ли кормов до весны и спала ли синева у Иван Иваныча? причем последний из этих четырех вопросов был первым по важности. Этот важный вопрос неизбежно задавался при передаче горячительного «товара» из рук в руки и местной травной аптекарше, бабушке Янычарихе, но та, стерьва старая, почему-то лишь таинственно ухмылялась и говорила каждому, что на все есть воля Божия, и чему быть того не миновать при всем желании. Другую уже поколотили бы за такое высокомерное неуважение к вопрошающим, но только не бабушку Янычариху — хранительницу жизни и хорошего настроения на планете Земля. У жителей «Степного» появилось, однако, подозрение, что Янычариха что-то такое знает, потому что совершенно не паниковала по поводу ее дорогого Иван Иваныча, за которого готова была полземли отравить в случае опасности. Очень загадочно вела себя эта бабушка, что внушало надежду на положительный исход. Особенно среди мужиков, которые, беспокоясь за своего председателя, ходили, тем не менее, по белу свету довольные как никогда прежде: ибо никогда ранее — и старики не упомнят — не было им такого внимания со стороны их жен, которые осматривали теперь мужиков своих по несколько раз на день в поисках тревожных признаков. «Ага! — торжествовали мужики, — задергались, козы драные! Поняли наконец, что такое есть мужик в системе государственных и семейных отношений!». Как из ниоткуда стал возникать фольклор на атомную тему. Например, экспромтом рождались частушки, которые пелись при застольях: «В ЗАГСе Ваню поучал медицинский генерал: «Если хочешь быть отцом, обмотай яйцо свинцом…», или «Бонба атомна упала прямо милому в штаны, всё ему пообрывала — да лишь бы не было войны…», или: «Была раньше моя Манька репка огородная, а сейчас как подменили: бомба водородная!..», ну и так далее в таком же роде.
В центре внимания пребывал, как всегда, Серпушонок. Он читал свои лекции везде, где находил слушателей, в том числе и подрастающему поколению на бревнышках у школы, где он служил в последнее время истопником.
Прежде всего, Серпушонок категорически запрещал сбежавшей или удаленной с уроков молодежи произносить слово «яйцо» применительно к Ивану Ивановичу Рукавишникову.
— Это у вас яйца, мудаки вы зеленые, пельмени вы тухлые, а у людей уважаемых, типа нашего Иван Иваныча это по-научному «гонадиями» называется. Всем ясно? — грозно вопрошал он школьников шестого-седьмого классов, неумело крутящих цыгарки под прикрытием бревен, шкодливо озираясь в сторону школы.
— Так вот, говорю я вам, — продолжал Серпушонок поучать тоном пророка:, — посинение гонадиев есть признак озабоченного, напряженного ума. Когда ум работает, то его омывает кровь организма так же, как омывают берега Советского Союза десятки морей и океанов. Но в отличие от морей и океанов, крови в человеческом теле совсем мало — всего-то бутылок пять или шесть — не больше. Происходит процесс. Когда кровь кидается в думающую голову, то она отливается при этом от других мест, которые при этом синеют от потери красного цвета. Вот например: сядешь, начнешь усиленно думать на какую-нибудь сложную тему — где денег на пальто с каракулевым воротником раздобыть, например — и все: ноги уже холодные и яйца сводит от трудной задачи. А как только придумаешь — кровь тут же возвращается от мозгов, и наступает баланс красных кровяных гемоглобинов по всему телу. И это, скажу я вам, оболтусы степные, нормальное биологическое проявление: подумал — придумал, отлило — прилило, посинели- порозовели. Строго по науке. А почему? А потому что человек есть тварь думающая! Что не про вас сказано, засранцы. Потому что вы — оболтусы. А умные люди по латыни называются «Гомосепсикус». Что такое «латыня»? Садись, два, дурак. Не «латыня», а латынь! Это ты сам — лаптыня! А латынь — это ученый язык, на котором говорили ученые доктора еще при первобытнообщинном строе — это чтобы другие-посторонние ничего не понимали, кому не положено, когда про яды говорят, которыми раньше лечили, или про операции на животе, что каменными ножами производили, а то и про смерть, которая «мордус капецус» по латыни называется… Но хрен с ней с латынью: я вам, дуракам, про другое толкую: про кровяное обращение. Так вот: до наступления радиации этот режим кровяного обращения работал в человеке нормально. А потом бац! — нуклиды, будь они неладны. Бьют в самое слабое место, альфатроны поганые. Мое слабое место, например — это язва желудка. Я раньше что хошь мог выжрать — хоть красных чернил, хоть яду из пробирки: никогда не блевал. А сейчас, из-за альфатронов этих, что меня изнутри разъели, блевать я стал как маленький ребенок — с любого скипидару, с любой тормозной жидкости блюю теперь. У бабки моей — у той другой медицинский эффект: у ней слабое место — уши; так нуклоны взяли да уши ей и разъели — и стала она обратно слышать: случайный положительный эффект получился, из которого нужно научные выводы делать. Я уже письмо составил в академию. Скоро узнаете: все газеты напишут… Ну вот, а у председателя нашего Иван Иваныча слабое место, стало быть — гонадии его, изможденные райкомом партии до полного износа. Как это получилось? А вот как: Иван Иваныча в райком каждый второй день вызывали, правильно? Правильно! А что вы думаете делают с председателями колхозов в райкомах партии? А вот что: берут их за яйца двумя руками, и план поставок по мясу, молоку, шерсти и по тем же яйцам выжимают вместе с потом и с кровью. Раз выжали, два раза, двадцать пять раз подряд, вот и подорвали ему кровеносную систему гонадиев. А тут еще нуклиды эти: заперли кровообращение между мозгами и гонадиями, и — пипец по всему апшерону: наверху, в голове ураган мыслей в крови захлебывается, а понизу — мертвый штиль с посинением. Тут, товарищи оболтусы, и кроется главная деструкция организма: после посинения наступает почернение или, как говорили в таких случаях древние монголы: «пездухен шванц, генацвале», что означает в переводе на русский язык летательный исход христианской души из усталого организма. А по-научному — «Гонгренна»… Эх, ни хера-то вы не знаете и знать уже не будете ничего толком. Потому что вы придурки все до одного. Пропащее вы поколение. С урока ушли! И что? И что с вас теперь вырастет хорошего, а? А ничего не вырастет! Придурки и вырастут! Страну развалите окончательно: и к бабке не ходить! К тому все идет: по глазам вашим шкодливым видно… Говорите честно: за что вас с класса повыкидали, почему не на уроке, а?.. А ну, пошли все отседова к чертовой матери: сейчас уже звонок на другой урок будет, а вы сидите тут, уши распушили, котяхи овечьи, лоботрясы жидкие!..
Дети по опыту знали, что раз Андрей Иваныч заругался, то значит пришла ему пора «хлобыстнуть» в угольном сарае, и именно туда он и направился, глубоко расстроенный явной и полной бесперспективностью подрастающего поколения. Дети спешно заспорили на щелбаны — будет Андрей Иванович сейчас блевать, или на этот раз не будет? Многоопытный семиклассник Лёха по кличке Колпак был, например, уверен, что Серпушонок блевать не будет, и надеялся выиграть спор вчистую: он владел информацией, которой не было у других: он видел вчера вечером, как дед Серпушонок что-то нес за пазухой, выйдя от бабки Янычарихи. Любому ясно, что можно нести от Янычарихи. А у бабки зелье всегда только высшего сорта: это Леша от бати своего много раз слышал; а уж батя-то его в этих делах не хуже Серпушонка разбирается!
Ну, а что же сам Иван Иванович, в конце концов? А Иван Иванович уже почти месяц жил в больнице, в Семипалатинске, и ему все это дело надоело до таких лиловых пузырей, что он затосковал и запросился домой. Тем более, что результат был достигнут: Москва об отчаянной проблеме жителей семипалатинских степей узнала и уже вовсю реагировала. Операцию «Пасха» пора было сворачивать. И вот уже синева у Ивана Ивановича пошла вдруг на убыль, и он потребовал у главврача выписки. Но не тут-то было: его не
