неплохая, хотя в отдельных случаях родился барашек с двумя головами…
— Знаем: это от нуклонов все! — крикнул из зала Серпушонок, — сядь на место, Жандос, и хорош ерунду городить. Вон уже начальство прибыло: переходите к главному вопросу, из-за чего тут собрались все…
Авдеев с инструктором переглянулись и покивали друг другу. Авдеев поднялся и, упершись своей единственной рукой в стол, объявил переход ко второму вопросу повестки в части «Разное». Был он в этот миг похож на скелет в костюме, изображающий самую смерть: с провалившимися внутрь черепа черными глазницами, с ввалившимися щеками и восковым лицом. Говорил он тоже с трудом, надрывно и тихо. Однако тишина была такая, что все всё отчетливо слышали. Сначала Авдеев изрекал привычные партийные истины: недавняя война, Родина, из последних сил, партия, ветрила, кормила, славное крестьянство и так далее. Все ждали перехода к сути.
— В некоторых из нас, в тех, которые оказались недостаточно идеологически закаленными, тяготы жизни подорвали, к сожалению, здоровый дух строителя коммунизма, дух борца за светлое будущее всего народа. Эти отдельные личности впали в паникерство, перестали видеть разницу между главным и второстепенным, между заботами о собственной здоровой шкуре и интересами государства. Эти некоторые до того докатились даже, что устроили издевательскую демонстрацию интимных частей своего тела, окрашенных в неестественные цвета, с тем, чтобы опозорить нашу партию и весь наш народ. Да, товарищи, я не буду темнить: я имею в виду бывшего коммуниста Рукавишникова, которому мы, коммунисты «Степного» вынесли свое суровое порицание и рекомендовали райкому партии исключить Рукавишникова из рядов коммунистической партии Советского Союза. Это наше ходатайство на сегодняшний день удовлетворено. Но этого мало, товарищи. Такой человек, как Рукавишников, утративший доверие Партии, не может оставаться руководителем нашего дружного коллектива. Поэтому я ставлю вопрос о переизбрании председателя колхоза «Степной». Какие будут предложения по кандидатурам? Прошу вносить предложения, прошу высказываться…, — Авдеев покачнулся и чуть не упал. Ему дали воды. Он пил, и зубы его стучали о стакан в могильной тишине зала.
— А я и выскажуся! — раздался родной, визгливый голосок бабки Янычарихи, — тебе, Авдей, три дня до сдоху осталося, а ты все грешишь, собака! Кого ты это выгонять собрался? Иван Иваныча нашего? Ага, как же: щас мы тебе его и отдадим! Ты где был, когда мы тут у степи этой колхозную жизнь нашу отбивали? А? Армейскую тушенку ты в это время жрал, на которую мы тебе мясо сдавали до последней жилки, а сами его не видели и с голоду пухли! А теперь ты герой всенародный, получается, а Иван Иваныч наш — преступник, стало быть? Руку родине ты отдал, Авдей? Молодец, что отдал! А ты скажи мне, где Тимофей мой? Что он — меньше твоего отдал? Как ушел с красноармейцами еще в гражданскую — так и с концами. Ан нет: он не герой, понимаешь, а ты — герой! Герой — жопа с дырой! За что Рукавишникова нашего трогашь? Кто тебе право дал? Райком? Дак райком твой — это еще не весь народ. А народ — это мы. Вот мы свое слово и скажем! Вот я и высказываюсь с предложением: оставить Иван Иваныча нашего в председателях, как он и был. А что он коммунист, чи не коммунист — от того овец у нас не убавится и не прибавится. Иваныч наш — великий человек и председатель, а ты, Авдей — гамно на палочке! Я б тебе еще хуже сказала, да людей тут много собралося. А еще и жалко тебя: пошел вон, в зеркало глянься…
— Это все нуклиды! Альфатроны! Я ему говорил! — напомнил о себе Серпушонок. В зале нервно засмеялись.
— Дак это: ставь на голосование, что ли, — раздался голос из публики.
— Что ставить? — спросил Авдеев растерянно: лицо его было усеяно крупными каплями пота, — нужны еще кандидатуры…
— Позвольте мне, — встал с места инструктор райкома, и не дожидаясь, когда ему дадут слово, заговорил:
— Товарищи колхозники, вы проявляете недомыслие, это крупная идеологическая ошибка — так ставить вопрос. Есть руководящая линия партии, и мы все обязаны ее выполнять! Вы, бабушка, зря сказали, что колхоз выжил благодаря товарища Рукавишникова. Вы все, и колхоз ваш выжили благодаря нашей коммунистической партии: это она проявляла о вас постоянную заботу, и если и требовала от вас по всей строгости, то только ради общей цели: победить врагов революции, победить в войне, победить разруху. Я теперь вижу, что скрытная, антипартийная сущность гражданина Рукавишникова, которую мы, к сожалению, не сразу рассмотрели, оставила свой след и здесь, среди честных колхозников, которые по недомыслию готовы выгораживать человека, вставшего на путь открытого неповиновения указаниям Партии. Предупреждаю вас: Партия этого не потерпит! И как бы вам, бабушка, не пришлось пожалеть о сказанном вами только что.
— А что ты со мной исделашь? В тюрьму посодишь? Дак я была там — не боюся! Валяй, сажай!
— Мотя, заткни свой глупый рупор! — крикнул ей Серпушонок, напуганный ужасной перспективой посадки Янычарихи, — товарищ райком: вы не слушайте ее особенно: ну что может умного сказать пожилая старушка в возрасте девяносто двух лет…
— Я-те дам девяносто два года! — взъярилась старуха, — это тебе сто пятьдесят завтре утром стукнет! И чтоб не приходил сегодня больше! — теперь уже смеялся весь зал. Рукавишников тоже улыбался: это были всё его люди, его дорогие люди…
Инструктор поднял руку:
— Не будемте отвлекаться от повестки дня, товарищи. Давайте придерживаться регламента голосования. Какие будут предложения по кандидатурам на должность председателя колхоза?
Зал молчал.
— Товарищ Авдеев? — обернулся инструктор к парторгу.
— Я предлагаю коммунистку, товарищ Кусако Анастасию Тимофеевну…
В зале кто-то присвистнул, кто-то спросил в недоумении: а эту-то с какого боку? Она и не колхозница даже…
— Эй-эй: чего-то мне непонятно, — поднялся с места Алихан Бусурманов, — пока я муж, например, у моей жены другого мужа по закону быть не может. А как же тут получается? Рукавишников наш еще живой председатель, а мы уже другого выбираем. Это неправильно. Сначала надо проголосовать, чтобы старого председателя уволить, а потом уже нового выбирать…
— Что ж, это разумное предложение, — обрадовался Бабков, — ставлю на голосование: кто за то, чтобы лишить Рукавишникова Ивана Ивановича полномочий председателя колхоза «Степной». Прошу поднять руки всем членам колхоза! — и он поднял свою первым, хотя колхозником не являлся. Вслед за ним приподнял над столом иссохшую кость руки Авдеев. Затем поднялась еще одна рука в президиуме, и три или четыре — в зале, которые тут же и опустились.
— Что же: единогласно, что ли? — растерялся инструктор.
— Ага: единогласно — все против! — ликующе закричал Серпушонок, — накося выкуси тебе нашего Иван Иваныча! — по залу снова прокатился смех, пока еще осторожный.
— Но я не понял…, — не сдавался Бабков.
— А чего тебе понимать? Теперь ставь вопрос: кто за Рукавишникова. Чего молчишь стоишь? А тогда я сам спрошу. Ну-ка, степновцы: кто за то, чтобы Рукавишников Иван Иваныч оставался нашим председателем? Ну! Подымай руки шибче, славяне!
И зал вздыбился лесом рук.
— Вот! Видал, райком? Обратно всё единогласно! А ты говоришь — «купаться». А море-то холодное!
Теперь уже зал смеялся в полный рот — громко и радостно. Побеждать — всегда радостно, не взирая на последствия.
— Секлетарь! Чего ушами машешь? Пиши в протокол! Съезд народных депутатов закрыт! Прошу всех пройти в буфет! Бабка: выкатывай бочку — праздновать будем!
— А я тебе что сказала?
— А ежели я герой теперь? Тогда как?
— Ну тогда — заходи, леший ты зеленый! Прощаю на радостях! Куды от тебя денисси…
Зал хохотал от всей своей народной души. Инструктор Бабков оскорбленной походкой двинулся к
