на нас поглазеть… Удивлялись, я сам слышал, я русский язык с детства понимаю: «Смотри-ка ты: совсем как люди, и рогов нету никаких!». Никто во всей Сибири понятия не имел, что бывают свои, то есть российские немцы. Думали, что мы гитлеровцы с рогами, которых в плен захватили. Но это ладно. Пережили, выжили. Я вот не так давно был у себя, съездил в Каменку. А там, в нашем доме, чужие люди живут. Послали меня куда подальше. Нас никто не хочет. Все кричат, изо всех дворов: «Фашисты, идите вон: ваше время закончилось!». Сам слышал. От собственного дома прогнали. Хорошо еще, что письмо отдали под конец разговора…, — Аугуст заметил, как Элиза толкнула мужа ногой под столом, который тут же и осекся. Аугуста бросило в жар: «Вальтер! А вдруг?…».
— Ради Бога! — сказал он, — расскажите мне… не бойтесь: я никогда не был сексотом, лагеря прошел, сам их ненавижу… У нас брат мой младший во время депортации пропал: ушел на станции за кипятком и не вернулся. Мать до сих пор надеется, что он жив и найти нас не может. Вы мне сейчас сообщили удивительное… надежду подали… я не верил, что возможно… вы нашли кого-то из своих по письму, присланному на старый адрес? Скажите — это так?
Хайнрих молчал, разглядывая Аугуста, потом сказал:
— Да, это так. Но это случайность, исключение… У нас — особый случай… — Элиза снова толкнула мужа.
— У каждого — свой особый случай, — взмолился Аугуст, — а вдруг и наш Вальтер написал? Пожалуйста, расскажите мне: хозяева сохранили письма? Хозяева не боятся хранить эти письма? Не сдают их в НКВД? Нет такого приказа?
— Не знаю. Мне отдали. Всего одно письмо. Как другие — не знаю. Скорей всего — не хранят у себя. Зачем им связываться? Немцы, все-таки, враги народа: пошли они к черту: кому охота рисковать?… Если письма и приходят случайно, то их в печку бросают, или органам сдают, как Вы сказали — я так тоже думаю… Но которое мне отдали, оно не по почте пришло: занес кто-то по просьбе…, — жена в третий раз ударила мужа по ноге. Но тот рассердился вдруг: «Да кончай ты меня толкать: видишь же — такой же горемыка сидит, как и мы сами… как и мы сами были недавно…», и он повернулся снова лицом к Аугусту:
— Сестра моя старшая оказалась угнанной в войну. Ну, так получилось: гостила летом сорок первого у самого старшего брата, военного, под Брестом, ну и попала, когда началось… неважно, в общем. Пятнадцать лет ей было тогда. Жизнь есть жизнь: там, в Германии замуж вышла она за немца, сына фермера, и в сорок пятом не вернулась, когда можно было… да кончай ты толкаться, сказал я тебе: теперь- то чего боишься?: все уже, документы в кармане!.. ну так вот: вернуться — не вернулась, а нас стала искать. Ну и передала с кем-то из возвращающихся письмо на старый адрес. Сообщила, что жива, сообщила адрес. Чудо, что письмо довез кто-то, отдал: ведь всех угнанных фашистами в Германию чекисты потом прямым ходом в Сибирь отправляли — за предательство Родины. Десять лет письмо пролежало у кого-то: и ведь не знаем мы даже, кто этот подвиг совершил, имени даже своего человек не оставил… вот же удивительное дело: живут еще хорошие люди на этой земле… В общем, удалось мне связаться с сестренкой: но это уже отдельное чудо оказалось… я же сказал: особый случай у нас… Короче, в конце концов целое министерство иностранных дел было на уши поставлено: не нами с Элизой, конечно — с германской стороны… А с нами чего только не вытворяли: и заявления требовали, что мы отказываемся от сестры- предательницы… все было. Нас органы даже погибшими пытались объявить, что мы, дескать — это совсем другие Нойманы… Но и это у них не получилось… Вот, короче, едем сейчас из немецкого консульства окончательно. Вещи собирать едем: в Германию эмигрируем, в соответствии с международным параграфом о восстановлении семей. Все решено!: Германия принимает, СССР отпускает. «По обоюдному согласию договаривающихся сторон!», — криво усмехнулся Хайнрих и спросил вдруг Аугуста:
— А Вы что же — полагаете, что власть этим последним указом признала свою ошибку по отношению к нам, российским немцам из-за каких-то там угрызений совести? Как бы не так! Нету у этой власти никакой совести, и не будет никогда! — Элиза по привычке пнула мужа, но он уже не обращал на нее никакого внимания; видно было, что его сильно распалило:, — мой родной брат в Брестской крепости погиб, моя мать в шахте им уголь рубила: тоже жизнь отдала. Мы вот с Элизой не успели еще жизни свои подарить им — малые еще были слишком для шахты, у родственников выросли… Не-ет, дорогой Вы наш земляк: не от доброты душевной, не от сочувствия и не ради справедливости советская власть преступные указы Сталина отменяет сегодня, а потому что Германия на нее давит, международное сообщество давит, нарушениями прав человека тычет. Когда с нас режим спецпоселения сняли в пятьдесят пятом — это ведь тоже не само по себе произошло: Конрад Аденауэр приезжал в Москву и межправительственное соглашение подписал — вот почему! А Вы не знали? Ну вот: теперь будете знать. Но только восстановить поволжскую республику никакая земная сила их не заставит! Попомните мое слово.
— А почему, если уж такое мирное соглашение с Германией существует, Ваша сестра не захотела сюда приехать? — спросил Аугуст, и оба супруга воззрились на него с изумлением, как на дурачка…, — я имею в виду: ей же теперь не опасно было бы больше. Может быть, настоять удалось бы, чтобы, раз уже такой исключительный случай получился, и международный шум, и внимание прессы, то вас всех в Саратове и прописали бы: все-таки родина, даже если и не республика пока… Прописали бы, а потом, глядишь, и республику восстановят…
— Знаете что я Вам на это отвечу, земляк, — перешел на русский язык Хайнрих:, — я Вам на это лучше анекдотом отвечу — мы теперь с Элизой люди веселые стали: нич-чего не боимся; правда, Элиза? Анекдот этот с неприличным словом, ну да уши у нас не завянут: моя Элиза за свою жизнь столько мата наслушалась, что в Германии его в университете преподавать сможет, если понадобится… Короче, пришел советский гражданин в КГБ и просится на выезд в Австралию на том основании, что у него там отыскался старый, одинокий дедушка, который оглох, и которому нужна поэтому помощь. Показал он им и письмо от дедушки. Те почитали и говорят: «Так в чем же проблема, гражданин? Вызывайте своего дедушку сюда и ухаживайте за ним на здоровье сколько хотите!». А гражданин им и отвечает: «Вы почитайте письмо внимательно, товарищи чекисты: там написано, что мой дедушка О-ГЛОХ, а не О-ХУЕЛ!». Вот и весь Вам мой ответ на Ваш вопрос, дорогой Аугуст Карлович. Нет уж! Мы не будем ждать восстановления немецкой республики: она, считайте, у нас уже имеется! Вот она, в кармане лежит, в форме документов с гербовыми печатями!
Со смятыми чувствами вернулся Аугуст в свое купе. Лег, но заснуть уже не мог. Промучился так пару часов в растущем волнении, суть которого он уже распознал для себя, но все еще не мог решиться на следующий шаг. Наконец он оделся, осторожно, чтобы не потревожить других орденоносных попутчиков своих, выскользнул в пустой, гулкий коридор спящего вагона и подошел к схеме движения поезда, закрепленной на стене возле купе проводников.
Следующая станция — Самара. Будет через час. Сердце забилось очень сильно, отдавая в коленные поджилки. «Нет!», — сказал он себе, но уже точно знал, что все равно сойдет. Вернулся в купе, достал чемодан, сложил в него свой походный скарб со стола и настенной сетки, достал шляпу, одел пальто и сел ждать в полной темноте, в надежде, что поезд на станции не остановится и вопрос будет снят. Он боялся того что задумал, у него не хватало духа. Но поезд пришел без опоздания, и Аугуст услышал, как снаружи громкоговоритель объявил стоянку тридцать минут.
Аугуст разбудил соседа и сообщил ему, что выходит. Что в Самаре у него живет друг, дескать, и что он остановится у него на два дня, чтобы обмыть с ним награду. Решил вот спонтанно, мол, только что сейчас. Поэтому пусть никто не беспокоится поутру за пропавшего товарища. Орденоносный попутчик спросонья не сразу врубился, но потом вскочил и проводил коллегу до выхода из вагона. «Целуй друга взасос! — ухмыльнулся он на прощанье, — а я ничего знать не знаю: с женой своей сам потом разбирайся». «Я ей телеграмму дам», — пообещал Аугуст. «Лучше не давай, — посоветовал целинный коллега, — а то нагрянет еще, да «другу» твоему глаза повыцарапывает, а заодно и тебе самому. Поверь моему богатому опыту, товарищ…».
Утром Аугуст, игнорируя орденоносный совет, дал с привокзальной почты телеграмму Ульяне, что задерживается в Самаре на два дня по делу. Он знал, что она удивится, но он знал и то, что она ему доверяет: с ума сходить не станет. В это же утро он уехал местными поездами дальше: сначала до Сызрани, потом до Саратова. В Саратов он прибыл уже в десятом часу вечера, практически ночью. Однако, благодаря
