После этого Абрашка обязательно хотел знать, при каких обстоятельствах попал в эти места Аугуст. Аугуст рассказал ему всю свою послелагерную эпопею вплоть до явки к Огневскому, и Троцкер пренебрежительно махнул рукой: «А, к вечегру тебя отпустят. Огневский дуграк — только на вид такой гргозный. На сто грублей оштграфует и отпустит. Он меня тоже на сто грублей оштграфовал и отпустил. Хотя я и вовгремя пгришел».
Тогда пришел черед Аугуста спросить, какими ветрами занесло в Семипалатинск Абрама.
— Не хотел я поселяться возле того лагегря нашего, — сознался Троцкер, — мне дегревня вообще пгротивопоказана: я человек гогродской, мне опегративный пгростогр нужен. Смотгрю — гргуппа сговагривается на Семипалатинск ехать. «Большой гогрод?», — спрашиваю. «Большой», — говогрят мне. Я и пгримкнул к ним. Пгриехал сюда, хогрошо устгроился. Огневский твой поначалу гразоблачить меня хотел: «Ты, — говогрит, — евгрей, а не немец, Тгроцкер: ты нас за нос водишь. И тебе пгредоставление кгрыши над головой поэтому не полагается, и пгрописки тоже не полагается: ничего тебе не полагается, кгроме как назад на нагры». А знаешь почему он меня граспознал, Аугуст? А потому, что он сам евгрей! Я с эго, конешно, штанов не сымал для этого, но мой нюх евгрея и сквозь штаны чует! А раз он евгрей, то и церемониться с ним нечего. Ну, я ему и пгрописал кугрс немецкого языка по полной пгрогргамме. «Граз, — говогрю я ему, — Вы мне не вегрите, гргажданин начальник, то тепергрь буду я с Вами впегрдь только по немецки говогрить!». День с ним гразговаривал по-немецки, и на втогрой день пгришел к нему — тоже только по-немецки, а на тгретий день он мне печать поставил, на сто грублей оштграфовал и сказал: «Иди, немец сграный. Пгредатель нации!». Этим своим антиевгрейским огогрчением он и доказал мне, Август, что он есть — евгрей! Вот так!..
А как я с ним потом погругался, Август, как я с ним погругался: ты даже пгредставить себе не можешь, как я с ним погругался! Он мне задавал вопгросы, а я только начинаю на них отвечать, а он каждый граз меня пегребивает, бриц погонный, ну я и не выдегржал, в конце концов, и кгрикнул ему: «Вы кграйне некультугрный человек, Огневский! Культурные люди даже визжат по очегреди, а Вы мою почти что спокойную гречь не можете до конца дослушать тегрпеливо!». Вот так я ему вгрезал по ушам!..
— Врешь ты, Абрам. Ничего такого ты ему не говорил. Ты же умный, я знаю…
Абрам повесил голову и тяжело вздохнул:
— Вот видишь, Август, какой я пгростодушный человек… Даже ты, обыкновенный лесогруб, в два счета гразгадал мою нехитгрую натугру, хотя ты и не евгрей… Пгравда, я и сам не евгрей, конечно: я немец! — громко крикнул он в пространство, чтобы все трубы слышали лишний раз, и все подслушивающие динамики, если они тут установлены.
— Абрам, кстати, а откуда ты немецкий-то знаешь? Ты ведь в лагере не бельмеса не понимал…
— Ха, Аугуст, если настгроиться языком и потгренигроваться чуть-чуть, то любой может по-немецки говогрить. Вот, слушай:, — и Абрашка принялся молотить какую-то несусветную картавую абракадабру: «Цагегр-магегр— блюменбабегр…», — восстановить эту ерунду все равно невозможно.
— Полная чушь! — сказал Аугуст, — ничего нельзя понять.
— Да? — наивно удивился Троцкер, — а я с вашими немцами говорил в городе, со стариками, так они все поняли. Отвечали даже. Только у них еще хуже получалось, чем у меня: вообще никто ничего не понял…
Аугуст стал смеяться, и Абрашка ему с удовольствием вторил.
— Ну и жучила ты, Абрам: ты нигде не пропадешь, — ободрил старого лагерного товарища Аугуст. Но тот опечалился и ответил:
— Нет, я пгропаду, Август, я обязательно пгропаду! Еще двадцать лет я в лагегрях не пгродегржусь, Август. У меня здогровье слабое. А ты скажи своему пгредседателю, чтобы он за меня заступился. Я бы вегрным сыном вашему колхозу был. Шапки бы вам шил, ватники. Для дам — в талию. Ватные штаны по последней моде могу. А могу и костюмчик для делегата на съезд вэкапэбэ: пальчик оближешь — такой костюмчик будет. Ты ему скажи, когда выйдешь: мол, гредкий специалист сидит згря. А ведь может большие пошивочные дела твогрить для совгременного социализма: мастегр без стграха и упгрека — абсолютный прогргессивный цимес! Возможно, что он и заинтегресуется… Инфогрмация, Аугуст — она есть истинный двигатель пгрогргесса. Выгручи стагрого Тгроцкегра, догрогой Август, и ты получишь себе вегрного и пгреданного дгруга до самой гргобовой доски!
— До чьей: до моей, или до твоей? — шутливо поддел товарища Аугуст.
— Лучше бы до твоей сначала, — проникновенно ответил Абрам, — тогда я тебе чегрный костюм успел бы пошить на последний твой путь. Ты-то мне не сошьешь, небось, если я пегрвым покину этот мигр… Так поговогришь с пгредседателем своим?
Аугуст пообещал поговорить, если, конечно, сам выйдет отсюда когда-нибудь, и загоревал от мысли, что не выйдет. «Ты-то выйдешь, — жалобно простонал Троцкер, а я вот точно пгропаду». Он не на шутку завелся на тему собственной погибели:
— Вот ты пгредположил, Август, что мы, евгреи, нигде не пгропадем. Это отчасти спграведливо, а отчасти и нет: потому что мы пгропадаем все вгремя — из века в век. А знаешь, почему мы все еще не пгропали? Потому что бог наделил нас двумя великими качествами: умением вовгремя смыться и способностью быстгро пгриспосабливаться. Пегрвый граз мы вовгремя смылись из Египта, а то бы мы до сих погр пиграмиды там стгроили кому попало, как дуграки. А отсюда смыться мы не успели, в греволюцию повегрили, обградовались, что наконец-то наше вгремя пгришло… Пгришло, как же… но только тепегрь из него хегр сбежишь… И пгриспосабливаться тут тоже — это же цигрк шапито и клоуны: каждый день заново надо… то немцем, то бугрятом, а то и негргом скогро пгридется, если Амегрика нападет… как же: хегр пгриспособишься! Я и так уже на пгределе: к советской власти пгриспособился, к лагегрям пгриспособился, немцем стал совегршенно добгровольно и, получается, все згря, все згря, все згря… Послушай, Август, что я тебе сейчас скажу: ученые метеогрит нашли. Граскололи его пополам — а внутри знаешь что было? Отгадай, Август, что внутгри метеогрита нашли. Ну, гадай давай!
— Золото?
— Хогрошо бы… Нет, не золото, а то бы мы все давно уже в космос пегреселились, метеогриты ловить… Ты будешь сейчас смеяться как больной пациент, Август, но только там, внутгри метеогрита жила плесень! Она пгрожила миллион лет в космосе, а может быть и миллиагрд. Пгриспособилась к космосу и ждала своего часа! И дождалась: пгрилетела на Землю, где есть чем поживиться. Вот так же и мы, евгреи, как та плесень — в хогрошем смысле слова, гразумеется: пгриспособились ко всему и ждем. Но для меня лично тепегрь все кончено, Август: не смыться мне отсюда, и не пгриспособиться больше… к этой хгреновой жгратве не пгриспособиться… мне сливки нужны, Август, и свежий кугриный бульончик… у меня язва желудка на негрвной почве… пгроклятая моя евгрейская судьба… бедная моя евгрейская мама, хогрошо что она не знает, во что вляпался ее маленький Абграша… ой-ёй-ёй-ёй…
— Абрашка, кончай ныть. Никуда ты не денешься: выпустят скоро. Не те времена.
— Не те, не те: для нас, евгреев, вгремена всегда не те. Вам, немцам, хогрошо: вас хотя и грасколошматили, но у вас своя стграна есть. А у нас никакой стграны вообще нету!
— У нас теперь тоже страны нет, — вздохнул Аугуст.
— Вгрешь, у вас еще Гегргмания есть.
— Нет у нас никакой Германии. Наша родина — Поволжье.
— Смешите кого хотите, товагрищ Бауэр, но только вот Тгроцкегра до смегрти не смешите, пожалуйста! Тогда наша гродина — это Бигробиджан. А то еще скажи, что наша гродина — это севегрный полюс! Очень многие поградовались бы такое услышать! Но погодите, погодите, гргаждане начальники… Сейчас наши евгреи в Англии и в Амегрике кое-что пгредпгринимают конкгретное на угровне агрмии и пгравительства. Нужно обождать. Если будет положительный грезультат, то и у нас будет своя истогрическая гродина. Тогда я уеду отсюда, Август, навсегда уеду. Тогда я пегрестану быть немцем, стану опять настоящим евгреем и уеду. И тогда у меня будет опегративный пгростогр на весь мигр. Ого-го, какой у меня будет тогда шикагрный опегративный пгростогр!.. Так ты не забудь сообщить обо мне своему пгредседателю: ты обещал.
— Не забуду. Только я сам еще не знаю, сколько я здесь просижу.
— Скогро выпустят, не волнуйся…
И Троцкер оказался прав. Часа через два за Аугустом пришли, капитан Огневский хмуро оштрафовал
