Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Нет, — покачала головой женщина. «Ты не из тех, кто любит, стоя на коленях, Пьетро».

Он погладил ее по теплой щеке. «Вот видишь, ты все про меня знаешь. Возьмешь меня таким, каков я есть, Изабелла?»

— О да, — медленно сказала она. «Потому что мне тоже, Пьетро, не надо никого иного — только тебя». Она поднесла к губам его левую руку и спросила: «Очень больно было?».

Он кивнул. «Я был один и боялся, что умру».

— Ты никогда больше не будешь один, — шепнула женщина и вдруг ахнула — он прижал ее к себе, сильно, так, что у нее перехватило дыхание. «Да, — сказал он, — наконец-то».

На рассвете он вернулся на постоялый двор, и, не раздеваясь, бросился на кровать. Все вокруг пахло свежими розами. Розами, и — он поднес руки к лицу, — мускусом. Он вдохнул ее запах и вдруг застонал, уткнувшись в подушку — представив себе ее здесь, рядом, подумав о том, что она шептала ему ночью, этой ночью, когда над холмом взошла полная, низкая луна, когда летучие мыши метались быстрыми тенями среди олив.

Когда солнце стало появляться на горизонте, она чуть коснулась губами его виска: «Пора».

Он услышал шуршание шелковых юбок и рассмеялся, не открывая глаз: «Ненавижу, когда ты одеваешься».

Воронцов поднялся на локте и, посмотрев на Изабеллу, сказал: «Иди сюда». Она присела рядом, и Петя стал аккуратно заплетать ей волосы. «Я приеду, как только получится», — сказал он, вздохнув. Она только грустно улыбнулась и потерлась щекой о его ладонь:

— Писать нельзя?

— Нельзя, — ответил он. — Прости.

Сейчас он вдруг поднял голову и потянул к себе перо и бумагу. Он сначала написал что-то из Петрарки, по памяти, но потом разорвал записку — невозможно было чужими словами говорить о своей любви. Когда он закончил, он перечитал сонет еще раз, и усмехнулся — это было плохо, очень плохо, но это было свое.

Он подписался: «Tе amo» и запечатал письмо.

Степан вытащил шлюпку на белый песок и оглянулся — над морем вставал рассвет. С прошлого года тут ничего не изменилось — он внезапно подумал, что этот остров, — что бы ни происходило там, в большом мире, — всегда останется таким же уединенным и безлюдным.

Он вымыл руки в маленьком пресном ручье и пошел вглубь острова. Хижина была все такой же крепкой — уж что-что, а топором он владел на совесть. Каждый год ему казалось, что внутри до сих пор пахнет Беллой — цветы в летнем солнце, но, конечно, это был просто мираж — как те, что он видел в своем единственном арктическом походе.

Он опустился на земляной, теплый пол, привалившись спиной к бревенчатой стене, и, закрыв глаза, опять пожалел, что разучился плакать — еще с того времени, как держал ее, умирающую, в объятьях.

Петя отложил книгу и прислушался — где-то рядом, сквозь раскрытые ставни, слышался нежный, грустный звук виуэлы. В порту было тихо — послеполуденная жара спустилась на Порт-Рояль, и женский голос в этой тиши был особенно одиноким, — как будто не было больше никого на целом свете.

Descansa en el fondo del mar, — пела девушка, — verdes como los ojos. Su nombre era Isabel, el a muria por amor.

Воронцов бросил на стол пару монет и спустился к берегу — не было сил не думать о ней, о той, что была сейчас так далеко — за океаном, за просторами земли, за еще одним морем.

Он сел на песок, и пропустил его между пальцами — такой же теплый, — подумал Петя, — как вся она, такой же напоенный солнцем. «Та, что умерла из-за любви, — пробормотал юноша и вдруг, стиснув зубы, сказал: «Ну, уж нет, не позволю».

Вечером, после того, как труп ее мужа выбросили в море, она сказала: «Нет, не сейчас».

Степан ждал ее три года, но увидев странный, горький огонь в зеленых глазах, он кивнул: «Оставайся здесь. Я пойду на палубу».

Он отстоял все ночные вахты сам, а на рассвете пошел укладывать вещи. «Я и не знала, что бывает такое счастье, — сказала Белла, сидя в шлюпке, но в ее взгляде все равно была боль

— тихая, непреходящая, не высказанная.

Только вечером, вдохнув запах свежего дерева, стоя на пороге маленькой хижины, Белла повернулась к нему, и, опустив голову, сжав пальцы, не смотря на него, проговорила: «Ты должен это знать. Прежде чем…»

Степан слушал ее, стоящую совсем рядом — так, что в свете костра было видно, как текут слезы по ее щекам. Они долго молчали, а потом он, наконец, посмев прикоснуться к ней, взял ее за маленькую руку и сказал: «Прости меня».

Потому что больше сказать было нечего.

— Я ненавидела это…,-Белла не договорила, и Ворон увидел ярость в ее взгляде.

— Я не хотела, чтобы ты взял меня такой, — ее рот чуть дернулся, — с плодом насилия на руках.

И я знала, — она вдруг посмотрела на него, — снизу вверх, — что, если он родится, я буду всю жизнь смотреть на него и видеть его отца!

Она повернулась спиной к Степану и рванула вниз платье. Шелк затрещал, и перед ним была ее нежная, белая спина — с заживающими, темными рубцами от плети.

— Белла, — сказал он, не в силах заключить ее в объятья. «Я должен был забрать тебя три года назад, и ничего этого бы не было. Прости, любимая».

Она уронила голову на руки и чуть слышно проговорила: «Я так молилась, так молилась, Ворон, чтобы выкинуть. Это грех, но я молилась Мадонне и всем святым. И они меня услышали, только вот, — она помолчала, — не сразу. Не хочу об этом вспоминать».

Степан внезапно вспомнил, как давно, той страшной московской осенью, он просыпался каждую ночь от криков сестры — будто стонал подранок, прося смерти.

— Не надо, — медленно сказал он, и положил руки ей на плечи, вдыхая запах цветов. «Все кончилось, Белла. Теперь я всегда буду с тобой».

— Я вся твоя, — сказала она, чуть слышно, проведя сухими губами по его щеке. «Ведь ты такой один, Ворон».

Он, закрыв глаза, еле сдерживаясь, сказал: «Пойдем».

Утром он спал долго, — отсыпаясь за все ночные вахты, а когда открыл глаза, — ее рядом не было. Он зевнул, и перевернулся на другой бок, с намерением поспать еще, как вдруг почувствовал рядом с собой что-то холодное.

— Давай купаться, — рассмеявшись, шепнула ему Белла. Она сидела, скрестив ноги, потемневшие от воды волосы, были скручены в узел.

Степан, легко поднял ее и пристроил на себя. «Ну, уж нет, — сказал он, — более ты у меня никуда отсюда не выйдешь, жена.

— Я в тюрьме? — в глазах девушки прыгал смех.

— В рабстве, — потянувшись, закинув руки за голову, сказал Ворон. «У очень строгого хозяина, предупреждаю».

— Как раз по мне, — Белла наклонилась, влажные локоны рассыпались по его груди, он вдохнул запах соли и тихо шепнул: «Вся моя?».

Темные ресницы дрогнули, опускаясь на глаза прозрачной зелени, и она кивнула.

Сейчас он сполз по стене и лег туда, где они спали двенадцать лет назад.

Повернувшись, — как тогда, — на левый бок, он вытянул руку — так, как будто она и сейчас лежала здесь, между ним и стеной, умостившись в его объятьях. Он медленно погладил пустое место, наклонился, прикоснувшись губами к воздуху, и сказал: «Ну вот, я вернулся».

Потом он сделал то, что делал здесь каждый раз — телу стало легче, но сердце все равно ныло, —