Глава тридцать девятая
Ощущая каждый свой шаг, каждую милю, каждый камень под ногами и каждую проходящую секунду, я наконец добрался до больницы, измученный и полностью опустошенный. У меня все еще оставался один друг, который во мне нуждался.
Оливия и Опал, должно быть, прочли все это у меня на лице, когда я вошел; должно быть, они видели, что я излучаю темные цвета и что у меня опущены плечи, как будто вся тяжесть мира неожиданно опустилась на них. Конечно, они знали, что это часть нашей работы. Как минимум дважды в год каждый из нас встречает особенного человека, мы отдаем ему все свое время, он поглощает все наши мысли, и всякий раз нам приходится его терять. Опал учила нас, что мы не теряем их, просто они двигаются дальше. Но я не мог понять, как мне убедить себя, что я не теряю Элизабет. Раз я не могу ни на что повлиять, сделать так, чтобы она держалась за меня, продолжала меня видеть, значит, я упускаю ее. Что я выиграл? Что я получил? Каждый раз, когда я покидал друга, я становился таким же одиноким, как за день до того, как встретился с ним, а в случае с Элизабет еще более одиноким, потому что знал, что упускаю нечто гораздо большее. И вот вопрос на шестьдесят четыре миллиона долларов: что наши друзья получают от этого? Счастливый конец?
Можно ли назвать нынешнюю ситуацию в жизни Элизабет счастливым концом? Воспитывать шестилетнего мальчика, которого она никогда не хотела, страдать из-за пропавшей сестры, из-за матери, которая ее бросила, и отца с его тяжелым характером? Не была ли ее жизнь точно такой же, когда появился я?
Но я думаю, что для Элизабет это вовсе не конец. Помни о деталях, всегда говорила мне Опал. Полагаю, если что в жизни Элизабет и изменилось, так это ее сознание, образ мыслей. Я лишь заронил семя надежды, но только она сама могла помочь ему вырасти. И раз она начинала терять меня из виду, наверное, это семя дало ростки.
Я сидел в углу палаты, глядя, как Опал вцепилась в руки Джеффри, как будто висела на краю пропасти. Возможно, так оно и было. По ее лицу было видно, что она хочет, чтобы все опять стало так, как раньше, уверен, она заключила бы сделку с дьяволом прямо здесь и сейчас, если бы он мог вернуть ей Джеффри. Она бы отправилась в ад, она бы посмотрела в глаза всем своим страхам ради него; не колеблясь ни секунды, она бы сделала все.
Все, на что мы готовы, чтобы повернуть время вспять.
Все, чего мы не сделали, когда у нас была такая возможность.
Слова Опал слетали с губ Оливии, Джеффри больше не мог говорить. Слезы текли у Опал по щекам и падали на его безжизненные руки, ее нижняя губа дрожала. Она не хотела его отпускать, но было уже слишком поздно, он уходил, не дав ей последнего шанса.
Она теряла его.
В этот момент жизнь показалась мне тоскливой. Такой же удручающей, как потрескавшаяся голубая краска на стенах здания, предназначенного для исцеления.
Джеффри медленно поднял руку, было видно, что он собирает последние силы. Это движение удивило всех, так как он уже давно ничего не говорил и ни на что не реагировал. Но никто не удивился больше, чем Опал, которая неожиданно почувствовала, как его рука касается ее лица и вытирает ей слезы. Контакт после двадцати лет. Он наконец увидел ее. Опал поцеловала его большую ладонь, которая гладила ее по лицу.
Джеффри сделал последний вдох, его грудь в последний раз поднялась и опустилась, а рука упала на кровать.
Она потеряла его, а я задумался, будет ли после этого Опал по-прежнему убеждать себя, что он просто двинулся дальше.
И тут я решил, что сам должен быть творцом своего последнего момента. Я должен надлежащим образом попрощаться с Элизабет, рассказать ей наконец всю правду о себе, чтобы она не думала, будто я сбежал и бросил ее. Я не хотел, чтобы она провела годы, мучаясь из-за человека, которого когда-то любила и который разбил ей сердце. Нет, это было бы для нее слишком просто, это дало бы ей предлог навсегда отказаться от любви. А ей хотелось снова любить. Я вовсе не желал, чтобы она, как Джеффри, всю жизнь ждала моего возвращения и умерла одинокой старухой.
Оливия ободряюще мне кивнула, когда я встал и поцеловал Опал в макушку. Она сидела, опустив лицо на постель, все еще держа Джеффри за руку, и рыдала так громко, что я понял: это звук ее разбивающегося сердца. Пока я не вышел на холодный воздух, я не знал, что по лицу у меня текут слезы. Я побежал.
Элизабет видела сон. Она была в пустой белой комнате и танцевала, разбрызгивая и расплескивая вокруг себя разноцветные краски. Она пела песенку, которую не могла выкинуть из головы последние два месяца, и чувствовала себя очень счастливой и свободной, прыгая по комнате и глядя, как густая мягкая краска с хлюпаньем шлепается на стены.
— Элизабет, — раздался шепот.
Она продолжала кружиться по комнате. Больше в ней никого не было.
— Элизабет, — прошептал голос, и ее тело слегка качнулось в танце.
— Ммм? — радостно ответила она.
— Проснись, Элизабет. Мне нужно поговорить с тобой, — услышала она нежный голос.
Она приоткрыла глаза, увидела рядом с собой красивое и обеспокоенное лицо Айвена, провела по нему рукой, и на мгновение они глубоко заглянули в глаза друг другу. Она утонула в его взгляде, пыталась посмотреть на него так же, но проиграла в борьбе со сном, и веки ее сомкнулись. Ей снился сон, она знала это, но не могла открыть глаза.
— Ты меня слышишь?
— Ммм, — ответила она, кружась, и кружась, и кружась.
— Элизабет, я пришел сказать тебе, что мне пора уходить.
— Почему? — сонно пробормотала она. — Ты же только пришел. Спи.
— Я не могу. Хотел бы, но не могу. Я должен уйти. Помнишь, я говорил тебе, что такое однажды случится?
Она почувствовала его теплое дыхание у себя на шее, почувствовала его запах, свежий и сладкий, как будто он купался в чернике.
— Ммм, Яизатнаф, — проговорила она, рисуя чернику на стенах, протягивая руку к краске и пробуя ее на вкус, как будто это был свежевыжатый сок.
— Что-то вроде того. Я тебе больше не нужен, Элизабет, — мягко сказал он. — Ты скоро перестанешь меня видеть. Я буду нужен кому-то еще.
Она провела рукой по его подбородку, почувствовала его гладкую, без щетины, кожу. Она пробежала по комнате и окунула руку в красную краску. На вкус она напоминала клубнику. Она посмотрела вниз на банку с краской, которую держала в руке, и увидела, что она доверху наполнена свежей клубникой.
— Элизабет, я кое-что понял. Я понял, из чего состоит моя жизнь, и она не так уж отличается от твоей.
— Ммм, — улыбнулась она.
— Она состоит из встреч и расставаний. Каждый день люди приходят в твою жизнь, ты говоришь им «доброе утро», потом говоришь «добрый вечер», некоторые остаются на несколько минут, некоторые — на несколько месяцев, некоторые — на год, другие — навсегда. Кто бы это ни был, вы встречаетесь, а затем расстаетесь. Я очень рад, что встретил тебя, Элизабет Эган, я благодарен за это судьбе. Думаю, я стремился к тебе всю жизнь, — прошептал он. — Но теперь нам пришло время расстаться.
— Ммм, — сонно пробормотала она. — Не уходи.
Теперь он был с ней в комнате, они гонялись друг за другом, брызгались краской, дразнили друг друга. Она не хотела, чтобы он уходил, ей было так весело.
— Я должен уйти. — Его голос прервался. — Пожалуйста, пойми.
Его тон заставил ее остановиться. Она уронила кисть. Кисть упала на пол и оставила красное пятно на новом белом ковре. Она подняла на Айвена глаза, его лицо сморщилось от грусти.
— Элизабет, я полюбил тебя в тот момент, когда впервые увидел, и я всегда буду любить тебя.
Она почувствовала, как он целует ее под левым ухом, так нежно и чувственно, что ей захотелось, чтобы он не останавливался.
— Я тоже тебя люблю, — сонно сказала она.
Но он остановился. Она оглядела комнату, всю в брызгах краски, но его нигде не было, он ушел.
От звука собственного голоса она открыла глаза. Она что, только что сказала «я тебя люблю»? Она оперлась на локоть и обвела спальню сонными глазами.
Но спальня была пуста. Она была одна. Солнце вставало над горными вершинами, ночь кончилась, начинался новый день. Она закрыла глаза и снова уснула.
Глава сороковая
В воскресенье утром, через неделю после той ночи, Элизабет слонялась по дому в пижаме, волоча обутые в тапочки ноги из комнаты в комнату. Она останавливалась в дверях каждой комнаты, заглядывала внутрь и искала что-то, хотя не до конца понимала, что именно. Ни одна из этих комнат не давала ей ответа, и она шла дальше. Грея руки о чашку с кофе, она неподвижно стояла в холле, пытаясь сообразить, что ей теперь делать. Обычно она двигалась не так медленно, и голова у нее никогда раньше не была так затуманена, но теперь в Элизабет появилось много такого, чего никогда не было раньше.
