ними, — он помедлил и добавил: — Спасибо! И знаешь… Я всегда боялся, что характером ты в меня уродилась. Но, оказывается, ты можешь постоять за себя. И я… Я горжусь тобой!
Он поднял руку и издали перекрестил ее, благословляя. На глаза Докки навернулись слезы. Впервые в жизни, повинуясь сильному внутреннему порыву, она подошла к нему — не по обязанности, по собственному желанию — и поцеловала в морщинистую щеку. Он на мгновение прижался губами к ее лбу, затем ласково похлопал по плечу и ушел, а Докки еще долго вспоминала этот момент, когда в ее сердце внезапно проснулось теплое чувство к своему отцу.
Чтобы не сидеть дома в ожидании Палевского, она отправилась на какой-то прием — и очень неудачно, поскольку встретила там всю честную виленскую компанию: madame Жадову, Алексу и Мари с дочерьми, Вольдемара и князя Рогозина, который тут же подошел к ней.
— Меня отослали из армии в тыл, — сообщил он. — Уверили, что Главный штаб в Петербурге без меня никак не обойдется.
— Вероятно, так и есть? — улыбнулась она, несколько раздосадованная взглядами присутствующих, с явным любопытством на них взирающих. Жадова оживленно зашепталась со своими приятельницами, которые, вытянув шеи, следили за каждым движением баронессы.
«Мне еще не хватало разговоров, связывающих меня с Рогозиным», — недовольно подумала Докки, слушая князя. Он же пространно и уныло рассказывал ей о походной жизни, что надоела ему до бесконечности.
— На марше все усталые, пыльные, голодные, раздраженные. Постоянные дежурства: ни поспать, ни отдохнуть толком. То ли дело в Петербурге…
Докки только хмыкнула, представив поток жалоб Рогозина, доведись ему не дежурить при штабном начальстве, а идти с арьергардными боями от Вильны до Можайска.
— Видел здесь Палевского, — донеслось до нее. — Вот же везунчик…
— Везунчик? — она недоуменно приподняла бровь.
— Конечно! — воскликнул князь. — Все ему: почет, слава, орден Невского, внимание государя. Даже пустячное ранение — и то обернулось пользой. Меня пуля задела: перевязали — и в строй. Его же — на носилках с поля боя, теперь лечат лейб-медики самого императора.
— Насколько я слышала, он получил не пустячное ранение, — сказала Докки, весьма задетая словами Рогозина, не скрывавшего зависти к Палевскому.
«Сначала нужно повоевать, как он, — подумала она, невольно припомнив момент виденного ею сражения, когда Палевский с саблей наголо на скаку ворвался в гущу неприятельского отряда, — а потом уж судить, кому почести достаются за дело, а кому за дежурства…» Она покосилась на новенький орден на груди Рогозина, будучи наслышана, как штабным раздаются награды за успешный доклад или вовремя поданный рапорт.
— Все — ему, — не унимался Рогозин. — Командование только о нем и говорит, государь навещает его, барышни мечтают поймать хоть один его взгляд, да и дамы только и обсуждают этого героя, — он недовольно посмотрел на Докки.
— Ведь и вы тогда — в Вильне — танцевали с ним и приняли его приглашение на ужин.
— Я танцевала и с вами, — напомнила ему Докки, — и с множеством других знакомых.
— Теперь он здесь околачивается по гостиным, волочится за дамами, как-то подзабыв, что французы в Москве.
— Вы тоже в Петербурге, насколько я могу судить.
— Неужели вы за него заступаетесь?! — Рогозин с удивлением посмотрел на нее. — Только не говорите мне, что он смог растопить ваше сердце.
«Смог и растопил, — с удовольствием подумала Докки, и от этой мысли в груди ее разлилось тепло. — Еще как растопил!»
— Впрочем, этого можно не опасаться, — продолжал князь. — Палевский не любит долгих ухаживаний. Захватывает женщин с налета, как неприятеля. Он не способен долго добиваться расположения какой-нибудь дамы. Говорят, Палевский-де не знает отказов. Да все благодаря только тому, что он выбирает тех дам, которые сами с такой же легкостью меняют объекты своих привязанностей.
— Почему вас так беспокоит Палевский? Он что, получил причитающийся вам орден, звание или увел даму, за которой вы сами не прочь приволокнуться? — спросила уязвленная Докки, хотя должна была признать, что Палевский в отличие от Рогозина за ней действительно ухаживал недолго, и она, подобно другим женщинам, быстро сдалась, не устояв перед его пылом и натиском.
— Вовсе не беспокоит, — пробормотал Рогозин, но было заметно, что лавры знаменитого генерала лишают его сна.
Он наклонился к ней, сжав ее пальцы.
— Вы ведь не обманулись его блеском? — тихо поинтересовался он.
Докки немедленно высвободила руку и отступила, вдруг припомнив рассказ Думской о том, как Палевский некогда разорвал все отношения с некой барышней, заподозрив ту в нарочитом разжигании его ревности.
«Обо мне и так уже ходит слишком много сплетен», — она оглянулась, наткнулась на съедающий ее взгляд Жадовой и поняла, что новый виток обсуждений поведения Ледяной Баронессы не заставит себя ждать.
— Ma cherie Евдокия Васильевна! — раздался рядом гулкий голос Вольдемара, Рогозин отошел, а Докки стала покорно слушать новости, которыми Ламбург счел нужным с ней поделиться.
— Его светлость, да-с, очень, очень обеспокоен положением дел. Говорят, Бонапарте ищет мира. Армия наша в самом бедственном положении. Москва вся сгорела… да-с…
«Лучше бы я осталась дома», — тоскливо подумала Докки и покосилась на часы, показывавшие, что через четверть часа, не нарушая приличий, можно будет попрощаться с хозяевами.
Она догадывалась, что настойчивые вопросы князя о ее отношении к Палевскому вызваны не ревностью, — Рогозин давно оставил надежды сломить ее упорство и за прошедшее время явно потерял к ней всякий интерес. В его голосе слышалось уязвленное самолюбие, вызванное почестями, оказываемыми графу за боевые заслуги, коими сам князь похвастать не мог.
«Конечно, Палевскому завидуют, отчаянно завидуют менее талантливые, менее храбрые, менее целеустремленные люди, чему, собственно, удивляться не приходится», — Докки наблюдала, как Рогозин подошел к барышням, и те окружили его, с восхищением глядя на красавца в белом адъютантском мундире, но далеко не с тем восторгом и благоговением, с каким взирали на генерала Палевского.
— В провинции, ma cherie Евдокия Васильевна, патриотизм выказывают во всяких мелочах, — меж тем говорил Ламбург. — Его светлости пишут родственники… Да-с… Так можете представить: дамы боле не говорят по-французски, носят сарафаны и кокошники, тем выражая свое пренебрежение Бонапарте и его сподвижникам. Гражданские чины же отдали предпочтение казацкому платью, пристегивают к нему сабли. Министр полностью одобряет столь похвальную преданность своей стране, да-с…
— Истинные патриоты, — не удержавшись, съязвила Докки. — Ежели бы еще этими саблями кто из них умел фехтовать.
— Предполагаю, господа сии смогут управиться с оружием, — донесся до нее голос Ламбурга, не понявшего сарказма.
— Носить на поясе, верно, смогут, — согласилась с ним Докки.
— Слышал я, у вас очередная размолвка с семьей, — Вольдемар озабоченно посмотрел на нее. — Если позволите, ma cherie Евдокия Васильевна, заметить, что не след, да-с, не след ссориться с родственниками, кои желают вам только добра…
Он пустился в рассуждения о важности семейных связей, определенно находясь в неведении относительно новых раздоров в семье Ларионовых, о причине которых родственники вряд ли осмелились кому рассказать.
Докки покосилась на Алексу. Невестка старательно отводила от нее глаза и нервно поджимала губы, всем своим видом изображая из себя оскорбленную невинность. Мари вертелась на месте, как на иголках, но вскоре не выдержала и подошла к ним с Вольдемаром.
