комментарий к ним. Отсутствие общих для всех норм рождает в душе человека мучительный внутренний разлад. (Помогает лишь писательство, классическая терапия меланхоликов.)
В романах повествуется о гламурных, амбициозных жителях мира Prada и Armani (которые на самом деле лишь копируют настоящую элиту). Там рекой льются деньги, но нет счастья15. Купить можно все, но каждый шаг оценивается. Главные герои живут в постоянном страхе, что их приобретения или действия не получат одобрения. Все говорят о чувствах и отношениях, однако на деле чувства вне закона. Неуязвимость — маска, беззаботность — защитная пленка. Трещины в маске бывают непредсказуемыми, взрывы чувств внезапными и очень бурными. Смерть собаки вызывает истерику. (Почему сентиментальность прячется так глубоко и выбирает такие кривые дорожки?) Больше всего люди боятся презрения к себе. Приходится защищать себя от себя самого. «Жить, скорчившись, и знать, что страх неудачи мешает мне реализоваться, — тяжелейшая мука»16.
Молодые успешные женщины с волшебными именами Мина, Леа и Лаура тоже не могут найти себя и существуют лишь в виде физической оболочки. Тело — их главный капитал. Они наделены талантом подражания, следят за тем, чтобы «соответствовать», и всегда готовы приспособиться к роли, месту или ситуации, чтобы получить то, что им нужно. Больше всего они боятся потерять рыночную стоимость, оказаться в глазах окружающих «страшными, пафосными и старыми». Бывают мгновения, когда они довольны собой. Они расцветают от мужских (и женских) восхищенных взглядов. Стать объектом желаний, в их понимании, — означает достичь равноправия и испытать свободную любовь.
Постепенно зависимость от взглядов окружающих становится нормой. Самооценка определяется одобрением окружающих, и перепады настроения бывают ужасны. «Мы — первое поколение, которому свойственен массовый нарциссизм с резкими переходами от самоуверенности гения к сознанию собственной никчемности», — пишет Сигге Эклунд46 17.
Но художественная литература наших дней говорит не о нарциссизме, а о потере: вне меня нет ничего. Это самая современная форма меланхолии — вакуум. Дело не в бунтарстве. Главные герои находятся в плену существующих кодов и ритуального поведения, пустоту которых прекрасно понимают, ненавидят, и все же принимают, считая, что альтернативы им нет. (Кстати, неизвестно, может ли бунтовать человек, которого общество сделало гуттаперчевым.) Чувство недовольства становится нормой и перемежается приступами отчаяния и резкими переходами от контроля к его полному отсутствию, от аскетизма к гедонизму. Часто люди страдают булимией — это тоже звено в цепи резких колебаний настроения. Перед нами древняя меланхолическая триада чувств — скорбь, ужас и голод. Чтобы с ними справиться, есть общепризнанные средства — итальянские туфли, дорогой кашемировый джемпер, эйфория праздника.
Дюркгейм занимался изучением аномии, пытаясь помочь современному человеку, который, при своем фрагментарном сознании и узкой специализации, по сути, продолжал оставаться одиноким и растерянным животным. Излечение было возможно только через общество18.
Сегодня меланхолию лечат лекарствами. Даже аномическую меланхолию превратили из общественной проблемы в медицинскую. Представление о социальной алиенации и внутреннем конфликте заменилось представлением о депрессивной личности. В результате была потеряна точность в определении чувства меланхолии. Все случаи теперь называют депрессией, хотя их симптомы очень различны. За счет появления новых терминов создаются новые типы меланхолии. В Интернете, как на рынке, можно выбрать любой подходящий вариант и читать обновленные списки диагнозов, поставленных современному человеку, который с каждым днем становится все более уязвимым.
В рассказе о втором рождении аномии в начале XXI века нельзя не упомянуть депрессию. Депрессия вытеснила невроз и стала считаться выражением духа времени и первопричиной всех болезненных симптомов современности. Депрессия нисколько не умаляет мужественности, и, например, в культовом сериале «Клан Сопрано» приступы панического страха, визиты к психотерапевту и прием антидепрессантов не мешают мафиози Тони сохранять свой патриархальный статус, образ мачо и откровенно криминальную репутацию. Освободившись от негативного «ореола» и обзаведясь более гибкой симптоматикой, депрессия по праву может называться одной из форм меланхолии.
Случилось необъяснимое: депрессия одновременно считается нормой и отклонением. Нормой в том смысле, что она является реакцией на непомерные требования, предъявляемые жизнью. Отклонением, поскольку это страдание не адаптировано к жизни в обществе, непрактично, и его надо прекратить.
Но где же то «Я», которое следует изменить? Вот, что рассказывает женщина, принимающая антидепрессанты:
— Я чувствую себя как нормальный человек, и, может быть, я действительно нормальна. Я очень рада, потому что всегда хотела быть нормальной...
— Как узнать, нормален ли человек?
— Когда с людьми разговариваешь, тебе это сразу дают понять... Правда, я потеряла оригинальность, но ничего, я не расстраиваюсь.
— В чем заключалась оригинальность?
— Точно не знаю, но раньше я реагировала более спонтанно. Могла делать глупости...
Теперь я ничего такого не делаю, веду себя нормально. Скучно, конечно, но приятно, и я уже сказала, что рада изменениям. Нельзя вести себя странно19.
Наверно, это можно назвать меланхолией без меланхолии...
ИСТОРИЯ МЕЛАНХОЛИИ, или БЫЛ ЛИ РАНЬШЕ ПАНИЧЕСКИЙ СТРАХ?
Моя главная задача была понять, на каком языке говорит меланхолия и как эта речь изменяется в зависимости от времени и места.
«Слезы людские непреходящи», — утверждает Сэмюэл Бек-кет1. Значит, неважно, как их называть?
В Интернете я нашла меланхолический алфавит2. Список слов, которые вместе образуют карту различных атрибутов меланхолии. Среди них есть такие формы меланхолии, как акедия и ennui, чувства скорби и отвращения, темы времени и нарциссизма, типы фланёра и денди, культовые персонажи — Сёрен Кьеркегор и Вуди Аллен.
Но чтобы определить язык меланхолии, мало выписать относящиеся к ней слова. Традиционно история меланхолии делится на пять стадий: Античность — болезненное состояние, нечто среднее между гениальностью и безумием; Средние века — моральная аномалия; от Ренессанса до Романтизма — то же, но вознесенное до ранга экзистенциальной драмы; затем то же, подвергшееся процессу биологизации, а после Фрейда — психологизации. Некоторые черты меланхолии считались особым даром (ясновидение и экстаз), другие называли грехом и пытались исправить (тоска и безразличие), безумие требовало заключения в клинику, а пессимизму старались зажать рот.
Если посмотреть на историю меланхолии с точки зрения личного опыта, картина меняется. Из меланхолии как праформы психического страдания в разное время развивалось и отпочковывалось множество различных типов и видов, которые расцветали и снова уходили в небытие. Многие из них назывались меланхолией, другие — сплин, летаргия, нервозность, депрессия, усталость или как-то еще. Набор симптомов постоянно менялся, хотя основной репертуар — подавленность и уязвимость — как правило, сохранялся. В остальном время решало, когда и какие симптомы допустить, когда они должны уйти со сцены, когда им следует придать новый статус в составе новых диагнозов. Каждый невроз имеет свой стиль, определяемый временем, — утверждал Карл Ясперс3. Наша собственная меланхолия выступает в формах, которые по сравнению с классическими менее явны, но лучше приспособлены к жизни в обществе. В целом меланхолия известна своей способностью находить социально удобоваримые формы, позволяющие ей достойно себя выражать4.
Итак, что нужно сделать, чтобы проследить процесс развития меланхолии?
Первый вопрос: что изменяется? Понятно, что изменяются представления о меланхолии. Так же очевидно, что изменяются формы выражения меланхолии. Но изменяется ли содержание меланхолии — то есть может ли культура влиять на чувство?
