охраны. Он в первый раз в жизни подумал, что отец, на самом-то деле, его любил. Каким бы он ни был, и что бы про него не думали разбойники, он хотел Есене только добра. Он хотел, чтобы Есеня жил дома, а не в лесу. И, наверное, оказался прав.
Как ни странно, разбойники понимали его тоску, но никто не жалел его, и никто не делал ему скидок. Разве что мама Гожа подкладывала кусочки получше, да иногда гладила по голове. Сначала это Есеню раздражало, но потом он привык к ее «воробушку», и к ее ласке, и перестал обращать внимание на подтрунивание разбойников. Она ко всем относилась, как к своим детям, хотя Есеня успел заметить, что в ее шалаше каждую ночь кто-нибудь да остается.
Днем, на пятый день его пребывания в лагере, в первый раз произошло событие, заслуживающее внимания. Есеню обучал Хлыст, преимущественно валяя его по земле — впрочем, на этот раз Есеня почувствовал кое-какие сдвиги, во всяком случае, падал он мягче, и вскакивал быстрей. Он только поднялся на ноги, приготовившись отразить новое нападение, когда увидел, что под навес заходит какая-то женщина, худая и белокурая. Ему почудилось в ней что-то знакомое, и он отмахнулся от Хлыста, показывая на гостью.
— Ба! Да это же Загорка! Моя красавица! — Хлыст растопырил руки и направился к навесу.
Женщина оглянулась, и Есеня узнал несчастную горшечницу, которая изображала на рынке обворованную вдову.
— Убери лапищи, Хлыст. Я мужняя жена, мне твои ласки ни к чему, — женщина хлопнула его по обеим рукам и толкнула в грудь.
— Ой, гордая какая! — рассмеялся Хлыст, — подумаешь — мужняя жена! Чего пришла тогда?
— Я к Полозу, по делу. И Гоже принесла кое-чего. Иди, ты чем-то был занят.
Есеня смотрел на нее, и не знал, как к этому относиться. Он успел забыть о ней, и о золотом, и о том, каким дураком она его выставила в глазах базара, но тут обида с новой силой подступила к горлу. Он стиснул кулаки и смотрел на нее, не отрываясь, когда она заметила его и улыбнулась.
— Ой, у вас новенький появился! Молоденький какой!
— Воробушек, — кивнула мама Гожа.
Горшечница подошла поближе и всплеснула руками:
— Батюшки, да я же его знаю! Он мне золотой на базаре дал, представляешь, Гожа?
Есеня скрипнул зубами, развернулся и рванул в лес. Он не мог ударить женщину, не мог оскорбить, но ему очень хотелось сделать что-нибудь такое.
— Жмуренок! Куда? Щас обедать будем! — крикнул вслед Хлыст, но Есеня не остановился.
Впрочем, успокоился он быстро, и, погуляв минут двадцать, вернулся в лагерь, надеясь, что горшечница уже ушла. Но он ошибся. Напротив, она села обедать вместе со всеми, кто оставался в лагере, и разбойники слушали ее рассказ о событиях в городе — а говорила она без умолку.
— Воробушек, иди скорей, послушай! — позвала мама Гожа, и Есеня вдруг понял, что ему тоже ужасно хочется узнать: как там? Что изменилось за эти пять дней? Что на базаре делается, видела ли эта Загорка Звягу или Сухана, или слышала о них что-нибудь?
Он взял с чугунной плиты приготовленную ему миску с кашей и сел около очага, стараясь не смотреть на горшечницу.
— Давай познакомимся, воробушек, — сразу же предложила Загорка, — а то я так и не узнала, как тебя зовут.
— Я Балуй, — ответил он угрюмо.
— Он Жмуренок, — захохотали разбойники, — рассказывай, правда, что ли золотой ей отдал? На бедность!
Они снова захохотали, хлопая Есеню по плечам.
— Ну и отдал, — огрызнулся он.
— Чего ржете? — возмутилась Загорка, — я чисто сработала, а он — добрый мальчик, он меня пожалел. Небось, батька выдрал за золотой-то?
— А то, — хмыкнул Есеня.
Разбойники захохотали еще громче.
— Вот видите? А вы ржете, — Загорка потянулась и погладила его по голове, а Есеня отстранился, — ты что же, сердишься на меня? Не сердись.
— Ничего я не сержусь.
— Сердишься, я вижу. Работа у меня такая, кто-то вот обозы грабит, а кто-то на базаре деньги у лопухов выманивает.
— Ой, Жмуренок, ну какой ты… — Хлыст смахнул слезу из угла глаза, — какой ты пентюх! У нее же на лбу написано, что она лиса хитрющая, как же ты на такую дешевку клюнул-то?
— На свой лоб посмотри, — парировала Загорка, — не обижай ребенка, он добрый. Воробушек, на самом деле, воробушек!
— Сама ты… — скрипнул зубами Есеня.
Крик из леса заставил разбойников вскочить на ноги, Есеня поднялся вместе со всеми, мама Гожа побледнела и отставила в сторону миску с кашей.
— Это Полоз кричал, — пробормотал Хлыст.
— Пошли, пошли быстро!
Они побросали обед на широкую плиту очага, и побежали на крик. Есеня кинулся за ними, в лес, в сторону ручья, и вскоре они вышли навстречу Полозу и остальным разбойникам — те стояли у воды. Троих разбойников несли на носилках, собранных из тонких жердей и веток, и с носилок на землю капала кровь. Щерба опирался на палку, одна штанина пропиталась кровью, но он шел сам, еще один разбойник прижимал рукой рану на боку.
— Помогайте, — велел Полоз, и все, как один разбойники из лагеря вброд перешли ручей, и Есеня, хоть не любил купаться в одежде, не мог не последовать за ними, — да не нам, Щербе и Гурту, не надо им раны в грязной воде полоскать.
— Что случилось, Полоз?
— Нас в деревне ждали. Забой убит. Они хотели взять пленного, но мы не дались.
Есеня посмотрел на носилки и увидел рыжего Брагу — через его грудь прошел сабельный удар, рана были прикрыта повязкой, но та давно пропиталась кровью насквозь: по краям — черной, а в середине ярко-алой. Есеню замутило, и он шагнул обратно в ручей.
— Жмуренок! — окликнул его Полоз, — под носилки вставай, подстрахуешь.
Они подняли Брагу повыше, чтобы пронести над водой, и Есеня понял, что от него требуется — поддерживать носилки снизу, чтоб не перевернулись. Но с них капала кровь — Есеня никогда не видел столько крови. Он вообще-то крови не боялся, но ее было слишком много, слишком. Она стекала вниз и запекалась сопливыми сгустками, и по этим сгусткам бежали свежие капли, густели, и падали в воду тягучими шлепками.
— Ну? — рявкнул Полоз, — что встал?
Есеня стиснул зубы и зажмурил глаза, нагибаясь под носилки, взялся руками за липкие жерди, и тут же почувствовал, как за шиворот плюхнулось что-то теплое и склизкое. Рот наполнился вязкой солоноватой слюной. По руке вниз побежала темно-красная дорожка, заползая в рукав, капнуло на макушку, желудок попытался выбросить недоеденный обед, но Есеня плотно зажал рот и запрокинул голову. Всего-то десять шагов… Густая капля крови упала на поднятое лицо, и, как только Есеня услышал: «Опускаем», так выкатился из-под носилок, и хотел сбежать в лес, но его вывернуло тут же, прямо в воду, под ноги Хлысту, который вдвоем с Рубцом тащил через ручей стонущего Щербу.
— Ах ты сморкач! — рявкнул Щерба и слегка подтолкнул Есеню под зад здоровой ногой.
— Сиди спокойно, — огрызнулся Хлыст, — и так тяжело.
— Жмуренок! Там еще двое носилок, вперед! — велел Полоз, оглянувшись.
Есеню вырвало снова, по дороге на другой берег, но, как ни странно, во второй раз лезть под носилки оказалось проще. Или крови было меньше, или в желудке ничего не осталось. К третьим носилкам вернулся Хлыст.
Когда раненых переправили через ручей, Есеня немного отстал, прополоскал рот и опустил голову в воду, отмывая волосы и лицо. Его пошатывало и трясло крупной дрожью, так что стучали зубы.
Раненых положили под навесом — над ними хлопотала мама Гожа, Полоз, и еще один разбойник по имени Ворошила: говорили, что он смыслит в лекарском деле. Помощников у них хватало — разводили огонь, ставили кипятить котел с водой, несли льняные тряпки и рвали их на бинты. Загорка стояла в стороне, бледная и испуганная.
— Жмуренок! — крикнул Хлыст, — флягу принеси из шалаша. И воды из бочки набери.
Есеня кивнул, и, спотыкаясь, побежал выполнять — ему было стыдно: все вокруг оставались спокойными и действовали быстро и слаженно, только он один трясся и не мог прийти в себя. Он стиснул зубы, чтобы они перестали стучать, и вернулся к Хлысту, немного успокоившись, но именно в ту минуту Ворошила, склонившийся над раненым, сделал что-то такое, от чего тот закричал. Есеня оглянулся, снова увидел кровь, хлынувшую из раны на животе, и бледное до синевы лицо разбойника, искаженное криком: у него опять закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Хлыст вырвал флягу у него из рук и презрительно фыркнул:
— Иди прочь отсюда, еще стошнит прямо здесь.
— Не, — попробовал оправдаться Есеня, — я могу. Скажи, что надо, я могу…
— Иди, не путайся под ногами.
— Мне воды принеси, Жмуренок, — попросил Щерба, до которого не дошла очередь — он сидел, прислонившись к стволу дерева спиной, с перетянутым веревкой бедром, и тоже был бледным, и на лбу у него выступил пот.
Есеня, подхватив кружку, метнулся к бочке и через секунду вернулся с водой.
— Щерба, может, тебе еще чего надо? Может, я тебя перевяжу?
Щерба хохотнул, залпом выпил всю воду и ответил:
— Еще принеси. Перевяжет он… Может, и зашьешь?
Есеня опустил глаза и увидел широкую рану выше колена, с вывернутым наружу неестественно красным мясом, и запекшуюся бурую кровь вокруг.
— Да не смотри, не смотри… Сморкач, — Щерба потрепал его по волосам, — воды неси, пить хочу, много крови вылилось.
В двух шагах, под навесом, Полоз и Ворошила начали зашивать рану на груди Браги, и тот стонал, жмурил глаза и кусал губы — двое разбойников придерживали ему руки, а еще один сидел на его коленях.
— Ничего, Брага, — приговаривал Полоз, — жив будешь, поверху прошло. Кровь остановим только…
Есеня тоже зажмурился и закусил губу, слушая стоны Браги, и Щерба подтолкнул его вперед:
— Да не смотри ты! Потом привыкнешь. Все поначалу так, а потом привыкают. Воду неси и иди отсюда.
Есеня сбегал к бочке еще раз, отдал Щербе кружку, и отошел в сторону, зажимая уши — ему казалось, что это его тело протыкают иглами и ему стягивают края воспаленной раны.
— Ну что, Воробушек? — его обняла за плечи Загорка, — что ж ты так дрожишь-то?
