— Я думаю, об очереди можно и самим договориться. Никто из взрослых на жалкие кусочки хлеба не позарится, а с мелкими, кто без очереди лезет, пацаны бы сами разобрались.
За разговором Есеня забыл о том, где находится, и незаметно для себя разложил локти на столе — уха сразу двинулась быстрее.
— Я думаю, для того, чтобы на ровном месте придумать себе работу, нужно обладать определенными способностями, — сказал Полоз, — я не считаю, что все управляющие занимаются тем же самым, но я думаю, их труд не стоит тех денег, которые они за него получают.
Есеня аккуратно вытер миску куском хлеба и сунул его в рот. Хорошая была уха, наваристая и острая. Полоз засмеялся и сделал то же самое, а вслед за ним и доктор, отломив ломтик хлеба, попытался повторить нехитрое движение. Избор опустил ложку в тарелку и молча замер, глядя на них.
— Избор, ты только что слышал, сколько стоит труд детей в этом городе. Так неужели ты считаешь неприличным подобрать с тарелки последние крохи, вместо того, чтобы вылить их в помои? — доктор посмотрел на шурина без осуждения, — парень поступает гораздо правильней, чем это делаем мы, он с детства приучен бережно относиться к пище.
Избор ничего не ответил и подвинул тарелку вперед.
— Второе блюдо я подам сама, — поднялась Ладислава, пытаясь замять неловкость, — я сама его готовила и потратила на это целых три часа. Надеюсь, гостям оно понравится.
Она вышла из гостиной, и доктор, пригнувшись к Есене, сказал в полголоса:
— Постарайтесь ее не обидеть, она очень гордится этим блюдом. Собственно, это единственное, что она умеет готовить.
Есеня кивнул — несмотря на бесконечное тарахтение, Ладислава нравилась ему все больше, и уж обидеть ее никак не входило в его планы. Хозяйка появилась через пару минут, с огромным подносом, который и водрузила на стол, взамен убранного накрахмаленной женщиной горшка с ухой. Каково же оказалось удивление Есени, когда на подносе он увидел обычную кашу из продолговатой, рыжей крупы, сверху посыпанную кусочками мяса. Каша была жирной, и это сильно его обрадовало.
— Это блюдо меня научили готовить в Урдии, но это не урдийское блюдо, а восточное. Мы с Добронравом жили неподалеку от гостиного двора восточных купцов, и несколько раз бывали у них в гостях. Там-то я его и попробовала, и не успокоилась, пока мне не показали, как его готовят.
Она подошла к застекленному шкафу, вытащила из него нормальную глубокую миску и поставила перед Есеней, не переставая говорить.
— Боюсь, я несколько огорошу Избора, но на востоке это блюдо принято есть руками. Все садятся на ковер вокруг подноса и берут еду щепотью. Чем больше жира течет по рукам, тем больше почета повару, который его приготовил.
— Я надеюсь, на ковер мы садиться не будем? — Избор сжал губы.
— Нет, можно есть ножом и вилкой, не переживай, — засмеялась Ладислава, подложила Есене большую серебряную ложку и тихонько шепнула, — а ты ешь, как тебе удобно, и не смотри на моего братца.
Есеня кивнул и полюбил ее еще сильней. А когда посмотрел, как кашу едят ножом и вилкой, и вовсе обалдел — в этом однозначно было что-то ненормальное. Полоз, кстати, справился с этим отлично, будто всю жизнь ел только так.
— Вы удивительная женщина, — сказал он вполголоса, наклонившись к Ладиславе, — добрая и тактичная. Я такой представлял себе царицу.
— Благодарю вас, — Ладислава зарделась.
Каша оказалась очень вкусной — Есеня никогда ничего подобного не ел. Конечно, ложкой он навернул ее гораздо быстрей остальных, и, желая порадовать хозяйку, попросил добавки. Избору это снова не понравилось, но лицо Ладиславы расплылось в такой довольной улыбке, что Есеня нисколько об этом не пожалел. Да и доктор ему подмигнул.
— Меня всегда интересовал один вопрос, — вновь обратился доктор к Полозу, — в чем, собственно, состоит смысл существования вольных людей в Оболешье? Я не обижу вас, если назову их разбойниками?
— Нет, не обидите. Люди, которые грабят мирных обывателей с оружием в руках, обычно так и называются. И, наверное, смысл их существования ничем не отличается от смысла существования любого человека. В чем, например, состоит смысл вашего существования?
— Ну, мне нетрудно ответить на этот вопрос. Я лечу людей, спасаю им жизни иногда.
— Если рассматривать жизнь с приземленной точки зрения, все мы добываем себе пропитание, а если взять немного выше — все мы стараемся немного изменить этот мир. Кто-то к лучшему, кто-то — к худшему. Изначально вольные люди — это повстанцы, которые оказались вне закона и были вынуждены скрываться в лесах. Но прошли годы, сменилось много поколений, и из повстанцев мы превратились в обычных разбойников. С единственным отличием.
— С каким?
— Например, дед Жмуренка отправил в лес сына, когда на него положил глаз отец благородного Мудрослова. В то время Жмуру было четырнадцать, и он слишком хорошо разбирался в металле, чтобы это осталось незамеченным.
Лицо Избора потемнело, словно Полоз своим утверждением нанес ему личную обиду:
— Я нисколько не сомневаюсь в том, что мои собратья злоупотребляли властью.
— А я ни в чем тебя пока не обвиняю, — усмехнулся Полоз.
— Но вольные люди считают, что медальон надо уничтожить, разве нет? — спросил Избор.
— Нет, вольные люди считают, что медальон надо открыть, — Полоз резко убрал с лица усмешку и стал абсолютно серьезным.
Избор слегка отодвинулся назад под его немигающим взглядом.
— А понимают ли вольные люди, к чему это приведет?
— Много лет вольные люди живут надеждой, что когда-нибудь Харалуг откроет медальон. И это произойдет. Я не был бы вольным человеком, если бы сомневался в этом.
— Послушайте, — вмешался доктор, — но вы же образованный человек. Харалуг давно умер, как вы себе это представляете? Вы верите, что он поднимется из могилы?
— У Харалуга нет могилы, он не был погребен. И в этом есть что-то зловещее, вы не находите? — Полоз снова криво усмехнулся.
Избор еле заметно побледнел и стиснул в кулаке нож.
— Посмотри вокруг, — с нажимом ответил он, — разве Кобруч не лучшее оправдание существованию медальона? Вам не нравятся местные порядки, как я понял, почему же вы уверены, что Олехов не ждет та же судьба? Нищета и власть хищников, которые гребут добычу в свою нору, гребут, и знают, что сожрать ее не смогут и за всю жизнь? Разве «вольные люди» Кобруча чем-нибудь отличаются от вольных людей Оболешья? Это те же разбойники, только их разбой оправдан законом. Они не носят оружия только потому, что за них это делает стража.
— Вольные люди Оболешья не берут больше, чем могут сожрать, как ты изволил выразиться. Наверное, именно это отличает их от хищников Кобруча. Но я не обольщаюсь, я понимаю, что к власти придут именно хищники. Жмуренок, тебе нужна власть?
Есеня покачал головой.
— И мне, наверное, тоже. Жмуренок, а что бы ты сделал, если бы стал богатым?
— Не знаю, — Есеня немного подумал, и вспомнил, как не смог найти, на что истратить золотой, — деньги — это удобно. Были бы у меня деньги, я бы не работал, делал бы, что хотел. Еще можно было бы по свету поездить, посмотреть. Еще… ну, бедным можно помогать. Можно такую же мастерскую открыть, где я работал, и платить нормально, и тогда никто не пошел бы работать туда, где платят мало, правильно?
Доктор улыбнулся, но Полоз остался серьезным:
— Чем рассуждения парня отличаются от рассуждения благородных, управляющих Олеховым? Чем он хуже Градислава или Мудрослова?
— Его рассуждения примитивны, — вздохнул Избор, — он не вникает в суть вещей.
— Я думаю, ему просто не хватает образования. И, между прочим, он ничуть не менее способный, чем его отец. Жмуренок умеет варить булат ничем не хуже благородного Мудрослова, хотя никто его этому не учил. И этой способности он ни у кого не крал.
Внезапно Избор побледнел до синевы и руки его дрогнули, но Полоз не обратил на это внимания.
— Да лучше, чем Мудрослов, — сказал Есеня, — я умею варить «алмазный» булат. Мне сказали, благородные ножи из такого булата вешают на стенки и охраняют с собаками. Батька мой нож тоже на стенку повесил. Я только ковать его не умею, батька сам ковал.
Избор побледнел еще сильней, просто посерел весь. Есеня сначала решил, что Избору стало так обидно за Мудрослова. Может, мы за столом сидим неправильно, но и мы чего-то стоим! Но потом он понял, что здесь что-то не так. Да Избор испугался! Интересно, чего? Но он взял себя в руки и немедленно возразил Полозу:
— И ты полагаешь, после открытия медальона именно такие, как он, придут к власти?
Полоз покачал головой:
— Я же сказал, что не обольщаюсь. Я не знаю, я не хочу знать, что случится после открытия медальона. Я твердо знаю только одно — медальон не имеет права на существование.
— Твои рассуждения, по меньшей мере, безответственны, — фыркнул Избор, — а по большому счету, если у тебя есть реальная возможность его открыть — преступны.
— Ну, Избор, — снова вмешался доктор, — я бы не стал выражаться столь категорично.
— Нет, отчего же… — улыбнулся Полоз, — с точки зрения закона мои рассуждения действительно преступны.
— Я говорю не о законе, а о морали, о человеческой морали, — сказал Избор, — ввергнуть тысячи людей в хаос бунта, а я думаю, ты не сомневаешься, что открытие медальона приведет к восстанию?
Полоз покачал головой.
Есеня давно доел кашу и слушал их с открытым ртом. Ничего себе! Восстание! Это будет интересно. Избор между тем продолжил:
— Тысяча разбойников и убийц окажется на улицах города, и каждый из них захочет отомстить за несправедливость. С их точки зрения несправедливость.
— А ты считаешь применение медальона справедливым? — Полоз наклонил голову и посмотрел на Избора, не мигая.
Разбойники и убийцы. И среди них — отец Есени. Нормальный, не ущербный. Такой, как про него рассказывал Рубец. Добрый и веселый. Есене захотелось немедленно еще раз попробовать открыть медальон.
— Да! — воскликнул Избор, — это гораздо гуманней, чем смертная казнь или каторга. Ты не видел каторгу для преступников Кобруча? Люди умирают от непосильной работы через год-два после того, как туда попадают!
