Тем временем накрахмаленная женщина убрала со стола поднос с кашей, и принесла широкие стеклянные миски на ножках, заполненные чем-то белым и воздушным.
— Господа, своими разговорами вы не дадите мальчику возможности насладиться десертом, — натянуто улыбнулась Ладислава, — а я уверена — он никогда не пробовал суфле.
— Мы не будем мешать, — тут же кивнул доктор, подхватил свою стеклянную миску и переставил ее на низкий столик перед камином, на котором стояла принесенная Полозом бутылка вина и пять высоких прозрачных бокалов.
— Я видел каторгу Кобруча, — кивнул Полоз и поднялся, — и что такое смертная казнь, я тоже знаю. И я не могу не признать, что множество детей, Жмуренок в том числе, не появились бы на свет, не будь медальона. Но я видел и другое: я видел шевелящийся обрубок души ущербного. И я могу сказать — это даже не жестокость. Это преступление против самой природы, это настолько бесчеловечно, что не укладывается в голове. Как одни люди смеют брать на себя право сотворить такое с другими? По какому праву? Только на основании того, что сами сочиняют законы?
— Да, мы имеем такое право, — с достоинством сказал Избор, который тоже успел встать возле низкого столика, — право решать. Потому что те, кто стоит неизмеримо выше толпы, несет ответственность за эту толпу. Именно осознание ответственности отличает нас от вольных людей, как в Олехове, так и в Кобруче. Мы не стяжаем богатства, мы направляем полученное на всеобщее благо. И, посмотрев на жизнь простолюдина в Кобруче, это становится очевидным.
— Про богатство я бы говорить не стал, — улыбнулся Полоз, приподнимая бокал, — да и стяжательство вам не чуждо.
— Да, я украл медальон именно потому, что стяжательство стало для моих собратьев самоцелью. Они забыли о своем предназначении. Но это вовсе не означает, что существование медальона тому виной. Нам нужна свежая кровь, нам нужен тот, кто не утратил понятия о справедливости. И тогда все встанет на свои места.
— Так просто? И кто же это будет? Я? Ты? Доктор Добронрав? Или Жмуренок? Кто возьмет на себя право судить?
— Судить должен закон, — возразил Избор.
— Но кто напишет этот закон? И кто станет его переписывать, когда пройдет сотня лет и мир изменится? И в чью пользу этот закон будет переписан? Неужели не понятно, чем страшен медальон? Он совершает с человеком нечто гораздо худшее, чем смерть, но со стороны кажется, что ничего страшного не произошло. И чем больше ущербных населяет город, тем лучше для города. И не в стяжательстве дело! Стяжательство — лишь рычаг, рычаг в умелых руках Градислава. В отличие от тебя, он понимает, что преумножение богатства — города, или его самого — напрямую зависит от количества ущербных. Люди, которым не нужны развлечения, которые не требуют для себя никаких прав, которые не хотят размышлять — только молча выполняют порученную им работу и заботятся лишь о благополучии своей семьи. И в этом благородный Градислав ничем не отличается от «вольных людей» Кобруча. Только те в качестве рычага используют бедность. И какая разница, тысячи ущербных бедняков или тысячи ущербных богачей станет населять город? Цель любого правителя от этого не меняется: превратить свой народ в толпу, которой легко управлять. А каким способом это сделано — неважно.
Есеня, видя, что все мужчины стоят, и сам поспешил вылезти из-за стола с суфле в одной руке и с ложечкой в другой, и встал поближе к Полозу. Как бы интересен ни был разговор, а попробовать это загадочное блюдо стоило.
— Ну, если это неважно, может, лучше оставить медальон? Все же ущербным богачом быть неизмеримо лучше, чем ущербным бедняком? — улыбнулся доктор.
— Нет. Почему вы предлагаете выбор только из двух зол? А что если позволить человеку остаться личностью? По мне, лучше я буду неущербным бедняком. Лучше я буду нищим, который смотрит на звезды, который думает о бытии, и хочет постичь суть этого бытия. Почему меня лишили этого права? Лишили по рождению, между прочим. И я взял его сам, когда ушел в лес. Да, у меня нет другого способа добывать пропитание, кроме как с оружием в руках. И Жмуренок, вместо того чтобы варить булат, тоже стал бы разбойником. И, между прочим, так решил не он сам, так решил его отец. Законопослушный Жмур испугался, что его сына превратят в ущербного. Испугался!
— А я говорила тебе, Избор, — вступила в разговор Ладислава, — я говорила, что ты своим легкомысленным поступком перечеркнул мальчику жизнь!
— Не надо винить в этом Избора, — Полоз галантно поклонился Ладиславе, — если бы Жмуренок не умел варить булат, Жмур заставил бы его вернуть страже медальон, только и всего.
— Вот видишь! — сказал Избор, — дело в том, что благородные злоупотребляют властью, и если это злоупотребление прекратить, все встанет на свои места. Если медальон использовать только в тех случаях, когда преступник заслуживает смертной казни, все изменится!
— Да? И снова мы возвращаемся к вопросу, а кто заслуживает смертной казни? Вспомни, кто стал первой жертвой медальона? Харалуг! И вина его состояла в том, что он пытался добиться больших прав для вольных людей, а когда ему в этом отказали, попробовал взять эти права силой.
— Харалуг хотел власти, Харалуг начал войну. Пролилась кровь, и за пролитую кровь он поплатился.
— Эй, — сунулся Есеня, — ты ж мне рассказывал совсем другую сказку! Врал, что ли?
— Врал, врал, — успокоил его Полоз, — они отлично знают историю Олехова. Лучше чем мы, наверное. У благородных много тайн от нас, они не доверяют их даже своим детям.
— Совершенно верно, — нисколько не смутился Избор, — мы умеем хранить свои тайны, потому что в руках дикарей эти тайны могут наделать много бед.
— Дикари — это мы, Полоз? — Есеня улыбнулся.
— Извините, — Избор изобразил нечто между кивком и поклоном.
Как-то незаметно доктор и его жена отодвинули стол в сторону, и вместо него на ковер поставили глубокие мягкие кресла с блестящей обивкой, такой же как на диванах около кабинета доктора.
— Давайте разожжем камин и перестанем оскорблять друг друга, — предложила Ладислава, — я ничего не имею против споров, как известно, именно в споре рождается истина, но спор и ссора — разные вещи.
За окном собирались сумерки, и когда в камине вспыхнул огонь, это сразу стало заметно.
— Давайте лучше поговорим о чем-нибудь не имеющим отношения к политике, — попросила Ладислава, усаживаясь в кресло поближе к огню. Есеня давно сел и уплетал сладкую, воздушную массу со смешным названием «суфле». На самом деле, оказалось очень вкусно. Мужчины, правда, предпочли пить вино, и Есеня не знал, стоит ему тоже выпить или сначала доесть эту вкуснятину?
— Нет, мне бы сначала хотелось понять, отдают ли вольные люди отчет в том, что случится, когда медальон откроется, — обернулся к сестре Избор.
— Отдают, — ответил Полоз, — более того, они к этому готовятся.
— Взять в руки власть? — спросил Избор.
— Ну, можно сказать и так. С открытием медальона благородные легко и быстро сами откажутся от этой власти. Или вы не понимаете, что с вами произойдет? Вам придется вернуть то, что вы отобрали. И что тогда останется?
— Останется то, что нельзя получить при помощи медальона — знания. Знания и ощущение ответственности за окружающих людей. А вы берете на себе ответственность за чужие жизни? Ведь то, что вы хотите сделать, приведет к кровопролитию.
— Если позволить процессу идти спонтанно, то да. Но если во главе разбойников и убийц, про которых ты говорил, встанет организованная сила вольных людей, кровопролития можно избежать. В этом случае, наша победа будет столь очевидной, что сопротивление с вашей стороны не будет иметь никакого смысла.
— Даже если это так, через пятьдесят лет Олехов ничем не будет отличаться от Кобруча, — стиснул зубы Избор.
— Может быть. Но и обрубков души я больше никогда в жизни не увижу, — слегка улыбнулся Полоз.
Балуй. В Урдию
До воскресенья Есеня и Полоз жили в Кобруче. Полоз рассказывал истории, учил Есеню драться, и, надо сказать, в этом он превзошел всех его прежних учителей. Всего за пять дней Есеня научился обороняться от человека с ножом, уходить из-под удара кистенем, защищаться от удара саблей, и почувствовал себя уверенным и сильным. Они еще пару раз бывали у доктора, но не на обеде, а просто в гостях — сидели вечером у камина и пили вино.
— Послушай, Полоз, — как-то раз спросил Есеня, — а ты выяснил у Избора то, что хотел?
— Нет, но я понял две очень важных вещи. Во-первых, они знают, как открыть медальон. Знают, но никогда об этом не расскажут. А это значит, что на свете есть мудрецы, владеющие этой тайной. А во-вторых, они верят в то, что мы можем его открыть. И это тоже вселяет надежду. Это значит, наши мечты не столь фантастичны, как кажется на первый взгляд.
Попрощавшись в воскресенье с Избором, доктором и его женой, в понедельник утром, еще затемно, они вышли из города через обнаруженный Есеней лаз — ворота открывали только на рассвете, а перевозчики отправлялись в путь гораздо раньше. Есене так надоел постоялый двор, что он хотел переночевать в лагере перевозчиков, у костра, но Полоз наотрез отказался — три, а то и четыре ночи им предстояло ночевать в поле, на берегу реки.
Три дня ехали в широких санях, выстланных шкурами, и укрывались своими одеялами — по реке впереди лошадей летел ветер, и Есеня быстро замерз. С ними ехали и другие сани — перевозчики старались держаться вместе, и поезд состоял примерно из двадцати человек в общей сложности, так что нападения разбойников можно было не опасаться. Полоз посмеивался на этот счет и сказал, что сможет в случае чего с ними договориться.
Есене быстро наскучило однообразие ландшафта вокруг — то высокий лес по берегам, то белые поля до самого горизонта. Маленькие деревушки из трех- четырех дворов проплывали мимо, от них пахло дымом, и часто дым стелился по земле — погода оставляла желать лучшего. На второй день, после ночевки возле одной из деревень, где они посидели в кабаке за кружками пива, Есеня совсем заскучал. Одна радость была в его жизни — в санях следом за ними ехала молодая девушка со своей матерью — почтенной матроной, и изредка Есеня пытался обратить на себя ее внимание, но почему-то чаще внимание на него обращал Полоз и кони, которые тащили ее сани.
— Жмуренок, ну уймись! — вздыхал Полоз, который предпочитал дремать, а не глазеть по сторонам, — что ты вертишься, а?
— Девка больно хороша…
— Тебе ее мать хребет переломит, если ты к ней подойдешь.
Лошади то бежали рысцой, то шли шагом, и Есеня еще накануне пытался пройтись пешком рядом с санями, но Полоз поймал его за шиворот, и вернул на
