было Полоза, который может обнять за плечо и сказать: я подумаю о деньгах, а ты беги в кабак. Зато есть пятеро детей и их мать, и все они едят три раза в день, тепло одеты, у них большой и прочный дом, который не сравнить с халупами Кобруча.
Есене так хотелось прийти домой и рассказать отцу, что он все понял, что он любит его, что никогда больше не будет ему грубить. Он откроет медальон, что бы Полоз ему ни говорил, и тогда все станет хорошо, они будут жить все вместе, и он сварит булата сколько угодно, а отец будет его ковать.
Ночевали они на постоялом дворе. Полоз смотреть не мог на еду, Есеня же ел за двоих. Перевозчик не обманул, и отдал десять серебряников с золотого, как Полоз ни убеждал его в том, что деньги у них есть. Два золотых разделили пополам — на всякий случай. Если придется расстаться, ни один из них не останется на бобах.
— Полоз, как думаешь, у них есть молочко? — спросил Есеня, вздохнув.
— Наверняка, — Полоз скривился, — а что, вина уже не хочется?
— Не могу больше. Надоело. И дорогое оно здесь.
— Хозяин! Две кружки парного молока есть у тебя? — крикнул Полоз.
— Остыло уже молоко. С вечерней дойки три часа прошло…
— Ничего, давай, какое есть, — Полоз повернулся к Есене, — ты и гусятины, небось, хочешь?
— Не, не надо.
— Давай. Деньги есть — чего не заказать на утро? Сегодня, конечно, не зажарят, а к утру как раз… Хозяин!
— Полоз, ты сам-то ешь…
— Тошно мне, Жмуренок, с души воротит. Улич сказал, это надолго теперь, может, и на всю жизнь.
— Как это? Всю жизнь не есть?
— Да нет, укачивать будет от езды. Что-то там в башке повредилось. Через пару часов пройдет — поем нормально, если не усну.
Лежать в санях Есене надоело, и, когда они с Полозом закрылись в комнате, он сидел перед печкой и смотрел на огонь.
— Полоз, тебе уже лучше?
— Нормально. Чего ты хотел.
— Почему ты мне не веришь про харалуг?
— Потому что это глупости. Ковырять медальон ножом я не дам. Ты это уже пробовал, и что вышло?
— Полоз, послушай. Я же подумал! Все сходится!
— Что сходится? Жмуренок, тебе же сказали два мудреца: человек по имени Харалуг. И невольника они убили из-за этого.
— Ну и что? Мне Жидята рассказывал, что такие клинки благородные вешают на стены и охраняют с собаками. Почему? Да потому что они медальон могут открыть!
— Они охраняют их с собаками, потому что это редкость, которая очень дорого стоит. Только и всего, — Полоз зевнул.
— Да нет же! У них много чего дорого стоит, вон, у Избора в гостиной целое озеро как настоящее.
— Жидята мог просто преувеличить, когда это говорил.
— Помнишь, когда мы обедали у доктора, ты сказал, что я умею варить булат? — Есеня скрипел зубами, чувствуя, что у него никогда не получится Полоза в чем-то убедить, — помнишь?
— Ну, помню.
— Ты помнишь, как он испугался тогда? Он до синевы побледнел! Я видел!
— Ну и что?
— Полоз, ну почему не попробовать, а? У меня дома такой нож на стенке висит, надо только его взять и попробовать!
— Жмуренок! Ты уже пробовал! Хватит.
— Понимаешь, этот нож, который сломался, он не совсем булатный. Он хрупкий. А настоящий булатный нож пополам можно согнуть, и он не сломается.
— Я сказал — хватит!
Есеня вздохнул и поворошил угли. Ему было не объяснить, что он чувствовал, когда лезвие ножа входило между створок медальона. Он не зря пробовал не один раз, он не зря хотел этого так сильно, что не послушался Полоза. Он не сомневался, что нож может его открыть. А теперь, когда он узнал о том, что его булат называют харалугом, и вовсе был в этом уверен. Но как сказать это Полозу, что бы он поверил?
Есеня уставился в печку, надеясь найти там ответ. В горне угли светятся не так. Он, наверное, задремал, потому что ему показалось, что он в кузне, и тигель стоит в горниле, а от двери на него смотрит отец. И Есеня просит его принести нож, который висит на стенке. Но отец качает головой и садится рядом. И говорит:
— Твой булат — настоящее чудо. Благородный Мудрослов всю жизнь его искал, а ты за три дня научился.
Есеня проснулся и посмотрел по сторонам. Полоз дремал, а на столе стоял его нетронутый ужин.
— Полоз! Проснись. Выспишься еще. Послушай, чего скажу.
— Жмуренок, ты мне надоел.
— Полоз, ну поешь! А я пока скажу.
— Говори, — Полоз поднялся, мрачно зыркая по сторонам, — но быстро.
— Ты только не смейся. Помнишь, все верили, что когда заклятие… ну, закончится, то Харалуг встанет из могилы и откроет медальон? Ну, что медальон его из могилы поднимет?
— Глупость это была.
— Конечно. Но ведь верили. Мне кажется, медальон сам хочет, чтоб его открыли. Мне так сказал тот отшельник, который знал про Улича. И Избор его украл, и ко мне он попал не случайно. Я ведь булат решил сварить в первый раз на второй день, как у меня медальон оказался. Может… может это он меня научил? Специально?
— Сказки это.
— Но Полоз, все ведь один к одному. И собаки, и имя, и Избор испугался, и заклятие кончилось, и я булат сварил! Все же сходится!
— Жмуренок, не надо, а? Я так устал. Не надо ковырять медальон ножом, хорошо? Даже если он сделан из харалуга.
К Олехову подъезжали на закате, но Полоз попросил высадить их у большака — к городу он приближаться опасался. Шесть дней пути Есеня старался убедить Полоза в своей правоте, но Полоз не желал ничего слушать.
На дорогу вышли лесом, по колено в снегу, а когда, наконец, под ногами оказался наезженный путь, уже смеркалось.
— Полоз. Ну давай в город сходим. Ночью, а?
— Что, домой хочется? По батьке соскучился? — Полоз похлопал его по плечу.
— Ну и соскучился, — Есеня отвернулся.
— Он же тебя только по затылку бил и чуть что за вожжи хватался? А? Говорил такое?
— Ну и что! — разозлился вдруг Есеня, — ну и бил! Все равно — он мой батька, понятно? А ты всегда лицо кривишь, когда про моего батьку говоришь! Противно тебе, что он ущербный! А у меня другого нету!
— Да ладно, Балуй, ты чего… — Полоз посмотрел на него виновато, — конечно, он — твой батька, и это хорошо, что ты его любишь…
— Он меня читать учил. Он и девчонок тоже читать учил. И мой нож на стенку повесил. Он, может, не такой умный, как Улич, но он зато меня любит!
— Конечно, любит… — вздохнул Полоз, — только в город тебе нельзя ходить. Ни днем, ни ночью.
— Давай, я медальон тебе оставлю и сбегаю, а? Я только туда и обратно!
— Нет, Жмуренок, — твердо сказал Полоз, — мы идем в лес.
Есеня скрипнул зубами.
— Может, ты сходишь? Только нож мой возьмешь, и все.
— Ну до чего ты хитрющий, а! — Полоз рассмеялся, — я так и знал, что тут не без подвоха! Нет. В санях выспались, всю ночь идти будем. В ноябре-то снега не так много было! Ночью по дороге можно идти, по лесу уж больно тяжело. А днем в лес свернем и поспим.
Чем дальше от города они уходили, тем сильней Есеня чувствовал разочарование. Ну почему Полоз не понимает? Ведь пара часов всего — туда и обратно! Не откроется — значит, Есеня ошибся. Всякое же бывает. Хотя он ни секунды не сомневался в своей правоте. Ну почему не проверить-то! Вот Улич бы с ним согласился.
— Жмуренок, прекрати на меня дуться, — Полоз подтолкнул его в плечо, — ну нельзя в город, нельзя! У твоего дома, небось, толпа зевак ждет — не дождется, когда ты явишься, чтоб свои двадцать золотых заработать. А еще… я глупость одну сделал…
— Какую?
— Я Остромиру адрес Жидяты оставил, чтоб он мог мне написать. А кто знает, может, они его нашли и теперь Жидяту тоже караулят.
— Да ну… — Есеня пожал плечами, — по-моему, ты о них слишком хорошо думаешь. Они все адреса, которые у Остромира нашли, теперь караулят? Им стражников не хватит.
— Может быть. Но я на доске написал, когда золотой оставил. Так что рисковать не стоит. Ты меня хорошо понял?
— Да понял, понял.
— Смотри, не вздумай сбежать…
Если бы Полоз этого не сказал, Есене бы такое и в голову не пришло. Но идея ему понравилась, и теперь он с нетерпением ждал, когда же они остановятся «на ночлег». Но верста за верстой оставались позади, а ночь все не кончалась.
Полоз шел бодро и скоро, и не дал Есене нести свою котомку.
— А хорошо дома, — как-то сказал он, глубоко вдыхая морозный воздух.
— Дома — хорошо, — проворчал в ответ Есеня.
— Мне кажется, я сразу здоровым стал, как только сюда добрался. Море — это конечно здорово, но тут мне больше нравится.
