— К кому?
— К Никодиму Подберезскому.
— Он здесь больше не работает, — категорично ответил охранник.
— Как — не работает? Я с ним только вчера разговаривала, он мне на сегодня назначил, — растерянно проговорила Ирина.
— Вчера — работал, а сегодня — не работает. Мне приказано его не пускать.
— А кто вместо него? — Голос Ирины предательски дрогнул.
Она вспомнила, с каким трудом ей удалось пробиться на прием в это издательство к Никодиму Подберезскому, как долго она убеждала его прочитать романы. В конце концов он снисходительно согласился, хотя Ирина подозревала, что на него просто произвела впечатление ее внешность. Некоторые мужчины не могут отказать красивой женщине в таком пустяке, как прочтение ее рукописи.
Охранник, в свою очередь, тоже разжалобился, увидев, что интересная женщина чуть не плачет, и разрешил позвонить по местному телефону в комнату, где раньше работал Подберезский. На звонок ответила женщина средних лет, суда по голосу, сильно курящая.
— Мне назначил на сегодня встречу Никодим Подберезский...
— А, вы, наверное, Ирина Снегирева?
— Да, — ответила обрадованная Ирина.
— Дайте трубочку охраннику, я скажу, чтобы вас пропустили.
Охранник буркнул Ирине, чтобы она шла в двадцать вторую комнату.
Комната была заполнена клубами дыма, как лесостепь во время пожара. Сквозь дым проступали груды расползающихся рукописей и жгучая брюнетка третьей, а может, и четвертой молодости, служившая источником дыма: в зубах у нее дымилась одна сигарета, в пепельнице догорала вторая, а на подходе уже была заготовлена следующая. На столе перед ней на крошечном пятачке, расчищенным от бумаг, стояла чашка остывшего кофе, куда изредка падал пепел от сигареты.
— Раиса Перепелкина! — торжественно представилась брюнетка.
Это прозвучало так; как будто она представилась «Жорж Санд» или, на худой конец, «Джейн Остин».
— Очень приятно, — осторожно ответила Ирина, стараясь, чтобы дым не попал в глаза.
— Снегирева, Никодим говорил мне о вас.
Это ведь у вас роман «Пропавшее ухо»?
— Нет, что вы! У меня — «Случайная жертва» и «Убийство в кредит».
— А, да, извините, это он тоже очень хвалил.
— А сам-то он где? Мне охранник сказал...
— Да-да. Он здесь больше не работает. Он поругался с Эразмом и хлопнул дверью.
«Эразм Роттердамский, — всплыло у Ирины в памяти. — Но, кажется, это из шестнадцатого века».
— Что-то я не понимаю, — протянула она, — кто такой Эразм?
— Эразм Адыгейчик, наш главный редактор...
— Так что же мне теперь делать? Он прочел мои романы, одобрил, сказал, что будет печатать...
— Никодим? — Раиса оглушительно захохотала. — Никодим будет печатать? Ну что вы!
После Никодима рукопись должен будет еще прочесть Альберт Макарович...
— А это кто?
— Это старший редактор отдела самотека.
— Какого отдела?
— Самотека... То есть рукописей, которые поступают самотеком, так сказать, с улицы.
Вы, конечно, не обижайтесь...
— И что Альберт Макарович?
— Ну вы знаете, как правило, если Никодим какую-нибудь рукопись одобряет, то Альберту она не нравится. У них диаметрально противоположные литературные вкусы.
— А если бы Никодиму рукопись не понравилась?... — с надеждой спросила Ирина.
— Тогда она к Альберту просто не поступила бы — мимо Никодима Альберт рукописи не берет.
— Как-то я не понимаю, — протянула совершенно ошарашенная Ирина.
— А и никто не понимает. Издательский бизнес трудный, он — психологический...
— И что теперь будет с моей рукописью?
Теперь Альберт Макарович ее читать будет?
— Ну что вы! Ведь ее уже читал Никодим, а он у нас больше не работает. Но теперь рукописи Никодима переходят ко мне, так что я, пожалуй, прочитаю ваш романчик. Как вы говорите — «Любовница Снежного человека»? — Нет, — отчеканила Ирина, — «Случайная жертва».
— Ах, простите, это я вас с Мымриной перепутала.
— Когда же мне к вам зайти? Через неделю?
— Что вы, так быстро мне не успеть! Давайте недели через три...
Конечно, когда Ирина через три недели позвонила в издательство, Раиса к чтению рукописи еще и не приступала и попросила подождать еще неделю, потом назначила встречу. На этот раз Ирина нашла «Кириллицу» легко, но когда она сказала охраннику, кстати, совершенно другому, что пришла к Раисе Перепелкиной, тот злобно ответил:
— Такая здесь больше не работает.
Парень был молодой, наглый, все женщины старше тридцати казались ему ископаемыми, к тому же Ирина мешала ему читать газету, поэтому он демонстративно отвернулся и стал смотреть в потолок.
Ирина, держа себя в руках, чтобы не впасть в ярость, молча сняла трубку местного телефона и позвонила. Ей ответил гнусавый мужской голос.
— Мне назначила встречу Раиса...
— Да, я вижу у нее на столе записку. Вы — Снегирева?
— Совершенно верно.
— Дайте трубку охраннику.
На этот раз комната была выстужена как ледник. Встретил Ирину сутулый пожилой мужчина с внешностью не то налогового инспектора, не то инквизитора. Увидев Ирину, инспектор сухо поздоровался, представился Игнатием Фердинандовичем и с ходу набросился на нее:
— Прочел я ваш роман, прочел. Должен вам сказать — так писать нельзя! Это никуда не годится! Вот вы пишете на сто четырнадцатой странице: «Они шли пешком!» А как они еще могли идти — верхом? На самолете?
Ирина обиделась — она всегда считала себя женщиной грамотной и с этой стороны никак не ожидала нападок.
— «Шли пешком» — это вполне грамотное, устойчивое словосочетание!
— Кто вам это сказал? — брызгая слюной, завопил инквизитор.
— Борис Леонидович.
— Такой у нас не работает, — немедленно отреагировал он.
— «Про то да се, про путь, про шпалы, про оттепель, про что попало, про то, как с фронта шли пешком...» Это Пастернак, Борис Леонидович, надеюсь, к его мнению вы прислушаетесь?
— Да? — удивленно спросил инквизитор. — Ну, может быть.
«Похоже, у него кончились все восклицательные знаки, — подумала Ирина, — остались только вопросительные».
— А знаете, например, корабль по морю тоже идет, и моряки говорят: «Мы шли в Гонолулу из Кейптауна». И при этом, разумеется, не пешком.
— Да? Ну это их профессиональный оборот... Ладно, допустим, тут я не совсем прав.
Но вот вы пишете на двести тридцать второй странице «он припарковался». Это неграмотно, нужно писать «он поставил машину».
Ирине уже давно хотелось послать инквизитора подальше, но она сдержалась и только открыла было рот, чтобы терпеливо возразить, как вдруг до нее дошло.
