Раскольничьей летописью…
– Не совсем понимаю… Зачем все это рассказываете мне?
– Зачем?.. Вспомнил, как вы вошли в мой кабинет… Кажется, пять лет назад… Я не преувеличиваю… ощутил дыхание смерти. И жажду покаяния… Я испугался суда, нельзя умирать… Что-то говорил, а сам чувствовал страх. Потом у меня случился инсульт… Мне сейчас не стыдно признаться в этом, тем более вам… Вы молчали! И чем дольше, тем становилось страшнее. Почему вы не спорили, не доказывали?.. Вы же были правы.
– Вот потому и молчал.
– Я не ошибся. – Кажется, умирающий все больше оживал. – И позвал врагов своих к смертному одру… Катастрофа в том, что судья мой не лжет. Я компилировал, воровал чужое… Но не ради собственной славы. Существовало определенное условие… некая обязанность вкладывать в новые идеи старый, традиционный смысл. Вам покажется странным… Но это было необходимо, чтобы удерживать мир от соблазнов разрушения… Вы меня понимаете?
Космач пожал плечами.
– Смутно… Не улавливаю смысла. Такое чувство, будто вы оправдываетесь передо мной. К чему это?
– Простите меня, Юрий Николаевич. – Цидик наконец-то справился со своим взглядом. – Я пытаюсь… исповедаться вам, покаяться.
– За что я удостоился такой чести?
– В вашей диссертации нашел… Обычай некоторых староверов… Исповедаться недругу своему, примиряющее начало, восстановление цельности души…
– Насколько мне известно, вы человек не старой веры…
– Точнее сказать, никакой… Но есть… потребность покаяния. Необходимость… Иначе не будет смерти, не будет покоя. Прошу вас, выслушайте меня.
– Ошиблись, я не старообрядец. Вы же знаете это.
– Вы тот человек, перед кем можно быть откровенным. Перед смертью… Не отказывайте. Вы очень похожи на Мартемьяна… И внешне, и внутренне. Heслучайное сходство… Я же судьбу обманул! И спрятался… На землю лег…
Космачу показалось: начался бред, – и что-то вроде жалости шевельнулось в груди.
– Я вас не понимаю…
– Слушайте! – Мастер потянул к нему руку, взял запястье судорожными пальцами. – Я десятый… Вы знаете, что такое – десятый? Роковое число… Ночью выстроили – костры горят, ветер… А искры, искры! Вздымает к небу, а потом будто огненный дождь… Расчет пошел… И каждого десятого, прямо в строю… А люди стоят и ни с места. Будто считать не умеют… Или чему быть, того не миновать?.. А я посчитал!.. Отскочил назад, в темноту, и на землю… А Мартемьян от меня справа стоял, мой напарник. Сдвинулся немного, чтоб просвет в шеренге заслонить… Не подумал, что на него падет! Я не подумал! А он знал… Могучий был, одной пули мало, стоит… Так в него весь барабан… Я лежу, и на меня все кровь брызгает… целая чаша, Святой Грааль… Вот, смотрите! – Он отер лицо и показал руку. – Видите, до сих пор есть… Потому что я десятый… Чужая кровь.
На руке были чернильные пятна…
– Зачем мне это рассказали? Чтоб когда-нибудь написал? Рассказал, как было на самом деле? Или должен блюсти тайну исповеди?
– В том-то и дело. – Цидик разжал пальцы и выпустил руку. – Напишете в воспоминаниях, никто не поверит. Тем более за давностью лет. Вас просто обвинят во лжи. И проклянут… Никто не поверит, ни вам, ни мне, если бы написал сам… Даже если сейчас позову журналистов и перед ними покаюсь – ни одной строчки не опубликуют. А если кто и примет за откровенность, непременно найдет оправдание… Скажут, судьба, провидение спасло нам гения… Они создали из меня кумира! Признаюсь, я хотел этого величия… Но теперь хочу умереть, как человек… И не могу! Кумиры бессмертны, и нет ни кому дел а до мук их… Мне было так тяжело, еще при жизни корежило… Когда возили свадебным генералом… И ждали моего слова по всякому случаю. Нет, не ждали – рассчитывали, как в Сиблаге, и я все время стоял десятым. Хрущев заставил топтать Сталина, Брежнев – Хрущева… Потом растоптать всех вместе и восславить демократов… Проклясть путчистов, одобрить расстрел парламента… Даже футбольные фанаты приходили за поддержкой. И нашли ее… Я все это делал. Делал… Благословлял и проклинал! Меня каждый раз называли десятым… Только враг способен поверить в мои прегрешения. Вы же понимаете, о чем я говорю?
– Понимаю, – не сразу отозвался Космач. – Страшно слушать вас. И в ответ сказать нечего. Что я должен – принять вашу исповедь? Избавить от страстей и мук?.. Но я не священник, чтоб брать на себя чужие грехи.
– Достаточно того… выслушали меня. А я высказал то, что не смел… никогда, забыть старался… Мартемьян стоял и ждал… В вашем образе… Чем могу отблагодарить вас?
– От вас ничего не нужно.
– Позвольте мне… до конца… Примиряющее начало исповеди… Скажите, что сделать?
– Вы уже все сделали… Академик приподнял голову.
– Я исправлю положение… – Он толчками потянулся к подушке, сунул под нее пальцы и вытащил конверт. – Это письмо профессору Желтякову в Петербург. Поезжайте к нему, он все устроит. Через месяц вы защитите докторскую…
– Мне ничего не нужно, – не сразу отозвался Космач, вспомнив аспирантку с письмом академика. – Неуместно и глупо…
– Вы так считаете?
– Дорога ложка к обеду. Я давно не занимаюсь наукой и возвращаться назад не хочу.
– Несправедливо! Как несправедливо!
– И это говорите мне вы?
Цидик забормотал, лихорадочно тряся рукой с конвертом:
– Я чувствую желание… искупить. Да, жажда искупления!.. Подобрей воле совершить… жест. Нет, не жест – деяние… Возьмите письмо. Это нужно мне… Нет уже времени покаяться перед всеми, кого я… Невозможно искупить вину… Но хотя бы перед вами… Как перед Мартемьяном… Вы так похожи, и это рок. Возьмите же, умоляю вас!
Еще мгновением раньше и в голову не могла прийти такая мысль, а тут> при взгляде на немощную, но страстную, дающую руку Цидика, Космача вдруг осенило.
– Хорошо. – Он выдернул письмо из старческой руки. – Но этого слишком мало. Я могу взять это, если действительно почувствую жажду искупления. И на самом деле увижу не жест, а деяние.
– Скажите, что я должен сделать! И я сделаю! Космач встал, физически ощущая момент истины.
– Есть единственная возможность искупления… Ликвидировать ЦИДИК. Упразднить его как институт. И это вы можете сделать по собственной доброй воле, своими руками.
Старик не готов был к такому обороту, вдавил в подушку голову и прикрыл веки, будто в ожидании удара. Космач наконец-то снял шубу, бросил в угол и придвинулся к умирающему.
– Уничтожить его как центр цензуры, подавляющий всякое проявление новой научной мысли, – продиктовал и тем самым подтолкнул он. – Как последнего сталинского монстра, до сих пор пожирающего все: русскую историю, развитие науки, человеческие судьбы. Вы породили ЦИДИК, вы и убейте его. Возможно, после этого и найдете покой.
Академик открыл глаза, голос вдруг потерял скрипучесть.
– Десятым буду в последний раз… Подайте мне бумагу и ручку…
– У вас есть секретарь.
– Да… Позовите ее.
Космач приоткрыл дверь: Лидия Игнатьевна мгновенно стала в стойку, на подогнутых ногах к ней устремилась аспирантка, из-за их плеч выглядывал Палеологов – улыбался и покусывал губу.
Врач приподнялся на кушетке, разодрал глаза.
– Живой, живой, – прогудел Космач, глядя на прилизанную аспирантку.
– Сходи-ка, девица, на улицу да покличь тех извергов, что в телевизор кино снимают.
