— А я тебе велю! — распоп расправил плечи. — Иль вон ступай, или веди на площадь!
Смерть отступила, соболья бровь в дугу.
— Ты властный муж… Да кто ты, право?
— Я — Аввакум, слыхала?
— Нет, не слыхала…
— Да как же, матушка? Вся Русь изведала, что значит Аввакум, и даже государь!
— Какое диво!.. А я ни сном, ни духом. Поведай же, кто ты?
— Расстрига я и ныне ссыльный, без звания и сана. Прозванье мне — суть Огнепальный!
— О, Господи, прости! Мне жутко стало… Да токмо продолжай! Кто и откуда ты?
Наручной цепью он Смерть обвил и сжал.
— Се ныне я опальный. Давно ль минуло время, егда в чести и силе был? Жизнь чудилась несносной, я зрел, как мелкие людишки, едва родившись, думают о смерти! То бишь, о тебе… А я страшился бытия такого. Я грезил подвигом! Меня купить хотели!
— И что же, не купили? — едва дыша, спросила Смерть.
Распоп сильнее цепь стянул и молвил не спеша:
— Сулили власть и сан высокий, коль троеперстие приму! Да шиш вот им! Власть не прельстила, ибо постиг я в ранней юности простую мудрость: чем боле власть, тем меньше воли!
— Похвально се…
— Собака Никон, мой земляк — он не имел ли власти? Имел!.. Да волен не был! Иконы скреб и книги правил? Пустое! По своей ли воле?! Над его плечами, подобно сатане, указчики стояли, коих он призвал из греческой земли. А я, сей грешный протопоп, давал ли ему вольно хоть шаг ступить? Да я ему был ровно цепь на вые!.. Кто ныне Никон? Чернец, затворник безымянный. А я — все тот же Аввакум. Я — ратоборец Божий! Сей сан сравнится ль с патриаршим? И власть моя безмерна, пока жив! Судить меня хотят? Ну, пусть осудят! Расстригли, рясы сняли? Да пусть и проклянут, анафеме предав — я буду Аввакум! Я буду Аввакум!!
Смерть отшатнулась и уронила кубок, вино в тот час плеснулось на солому, оставив черный круг.
— Да ты бессмертен!.. Ей же ей! И я боюсь тебя! Вино вон разлила…
— Довольно охать! Сведи на площадь, там совокупимся!
— Нет, Аввакум, ты муж великий! Я не нужна тебе…
— Ты лжешь! Ты всем нужна. Ведь ты берешь царей, вельмож?
— Случается, по собственной охоте я заключаю сделки с людишками простыми. Но с тобой боюсь без позволенья. Возьму на площади иль в яме, но у господ моих вдруг да другие промыслы? Ты звал меня, как простолюдин, от сердца меня жаждал, и я пришла. Но ты великий муж… Уволь уж, Аввакум. Я лишь слуга, извозчик на подряде. Коль эдак-то велик, поди и попроси моих владык!
— А кто твои владыки?
— Известно се, Господь и дьявол.
— Кого же мне просить?
— Обоим бей челом. Мужей, тебе подобных, судить не вправе ни тот и ни другой. Лишь токмо вкупе, сговорясь, позволят взять тебя, — смерть на колена встала. — Распоп великий, огнепальный, ну отпусти меня! Сними оковы!
— Добро, а службу сослужи?
— Приказывай. Я дева и слаба, чтоб противу стоять.
Он цепь слегка ослабил.
— Возьми государя?
— Ну, право же, смешно! Великий муж, а мыслишь, ровно заговорщик, — Смерть загрустила. — Взять царя? Я и тебя-то взять не в силах! Не то, что государя… Нет, по собственной охоте прибрать могу кого угодно, но ведь не ведаю, что потом случится… Объявят вас святыми? А еже проклянут не по заслугам? Мощам станут молиться иль на поживу бросят птицам?.. Безвременная смерть — се воля моих господ, им ведомо, что сотворится в будущем. Я же служу по найму, мне дозволенья след спросить.
— Без спроса что ты можешь? Прибрать невесту государя? Она ж пока никто!
— О, Боже упаси! — она руками замахала. — Сколь шуму будет! Начнут кричать — убили, отравили зельем… А сколь казнят безвинных или сошлют в опалу? Тебе-то что, а мне их жаль. Всяк человечек на Земле суть под моей опекой, поелику я пастырь. Вот ты, затворник и распоп, отдашь овцу из стада в волчью пасть?
Вскручинился распоп и тут же спохватился:
— Постой! А ежли ты с собой возьмешь наследника? Коего нет пока, но должен бы родиться от дьявольского брака?
— Не поспеваю я к живущим ныне, — пожалилась и омрачилась Смерть. — Народ плодится — дьяволу не счесть… Где тут поспеть за душами, коих и нет пока?
— Знать, не послужишь?
— А, пожалуй, нет. Ты токмо не гневись…
— Тогда и с глаз долой! — он цепь со Смерти снял. — Не смей ко мне являться! Беспомощная тварь…
— Прости меня, бессмертный!
Шелк липкий прошуршал, и стихло все…
Горюнился стрелец и в мыслях клял себя, свой род и низость бытия, порою восклицая:
— На что ты, батюшка, родил меня? Обрек на нищету и муки? Позрю — кругом князья, бояре, знать, а кто бишь я? Холоп, и выше не подняться! Несправедливо се, да Бог меня не слышит!
От горя и от дыма плача, о смерти думал, на бердыш косился, и Смерть к нему пришла, но затаилась за плечами, поелику в тот же час за каменной стеной карета встала, послышались шаги и постучали.
— Кто там еще? — окликнул караульщик. — Ворота заперты, не велено пускать!
— Эй, стрелец, ты бы открыл мне дверь!
— Чего тебе?
— Ответь мне, молодец, — скорбящий голос был. — Не здесь ли мучают страдальца за благочестье древлее? А имя — Аввакум?
— Сей узник тайный, имени не знаю… Что надобно?
— Пусти к нему на час!
— Боюсь я, госпожа. Архимандрит придет, греха не оберешься…
— Вознагражу, дам злата.
— Ты кто ему? Сестра, жена?..
— Я дочь духовная…
— А много ль дашь?
— По совести возьми, сколь надобно.
— Сё, пять рублев?
— Добро, впускай!
Стрелец ключами брякнул, с испугу зашептал:
— Ужели Бог послал?.. Ужель мя, грешного, услышал?!. Входи же, госпожа!
Боярыня вошла — он отступил, десницей заслонился. Наряд ее слепил! Белее белого одежды, каменья, жемчуга… Ох, мало попросил! Сия жена богата, поболее в дала! Хоть сотню златом! Одно оплечье в самоцветах стоит тыщу! Ох, прогадал! Ну что се — пять рублев?!
Она ж монеты отсчитала и подала.
— Где узник?
— В яме земляной…
— Как же сойду туда?
Стрелец бердыш отставил и лестницу принес.
— Вот, госпожа, ступай!
В кромешной тьме, на ощупь, она на дно спустилась и, руки выставив, пошла. Тем часом караульщик достал из ямы лестницу и сел на край.
