— Кормилица твоя, Агнея, мне говорила — не поверил я. И не изведал, что нечисти полно окрест тебя. Над головою вьются, из всех углов ползут и скачут. И двери сторожат! А ты святая и не зришь… А сказано: где мед — там мухи, где дух святой — там злые духи…
— Се нищий люд, убогий…
— Гони всех прочь! Пускай в монастырях живут, в домах призрения. Нельзя их при дворе держать.
— Но Аввакум, духовник мой… — боярыня освободилась от рук и встала на ноги. — Велел пускать всех страждущих. Кто постучится в дверь, тому открыть…
— Гони и Аввакума!
— Да что ты, Бог с тобой!.. Ведь он отец духовный! Он господин душе моей!
— Отныне я тебе и господин, и поп, и муж. В едином образе. Всех вон! — боярин подал кнут. — Всю нечисть выбей и из хором, и со двора. Коль не с руки самой — я прогоню.
Она чуть отступила и голос затвердел.
— Нет, князь. Сей терем мой, я здесь хозяйка! Как я сряжу, таков и будет ряд. Изгнать убогих? Обидеть нищих, блаженных оскорбить?.. Не искушай на смертный грех!
— Добро, тогда я сам!
— Я не позволю!
— Послушай, свет мой, Феодосья, — он плеть заткнул за пояс. — Напрасно ты упорствуешь. Духовный пастырь твой не просветил — ввел в заблуждение. Благодеяния твои, вериги, скорбь и послушание, не путь к спасению души — дорога к ее смерти. Ты женщина и создана рожать — род человеческий продлять, а значит, Божий мир. Бог сотворил тебя, чтоб через суть твою и душу чувственную насыщать красою круг жизни; чтоб ты питала чад своих не токмо млеком, но любовью. И не печаль несла, не скорбь, а радость бытия! Что ж станет с женскою душой, коль вымарать ее страданием убогих, гладом нищих и мерзостью юродивых — болезнью духа?..
— Согласна, князь, да токмо имя мне — Скорбящая вдова, — она вздохнула и очи подняла. — Явился ты и в тот же час исчезнешь. Вот еже в навсегда пришел…
— Я навсегда пришел. И коль уеду, то вскорости вернусь.
— Опять уедешь… — и обмерла душа. — Но как же я?..
— Ты будешь ждать… Совсем недолго! Месяц… Ну, от силы — два. Ведь более ждала?
Боярыня уткнулась в серебряную росшивь на княжеской груди, сморгнула слезы.
— И верно… Два месяца — не срок, я подожду еще. Тем паче, буду не вдова, а мужняя жена. Разлука не страшна… Но скоро ль ты уедешь?
— Сегодня на рассвете…
Она освободилась от рук его и встала на ноги.
— Сегодня?.. А когда же под венец?..
— В сей миг, коли готова! Вот кольца обручальные.
— Но кто ж окрутит нас? Кто обвенчает? Ночь на дворе!
— С собой я прихватил попа, — Василий подошел к окну. — Эй, звонарь, а ну влезай сюда!
В тот час же по углу вскарабкался на гульбище неражный мужичок: ни шапки, ни креста и видом скоморох — колокольца на кушаке, за кушаком рожок, две плети, два ножа. Залез в окно, взглянул с прищуром и бороду вспушил.
— Добро бы повенчать — невеста не готова.
— Наряд?.. Я в сей же час!..
— Да что наряд! Бывало, венчал растелешенных. Не в том и суть, — сей странный поп вздохнул. — В очах печаль, испуг… Не люб боярин?
— Люб…
— Так что же? Есть преграды?
— Нет никаких преград… Сомнения терзают: поп ли ты? И есть ли сан священный? Где крест?
— Крест?.. Да крест заложен был. Пожертвуешь, так выкуплю.
— Не сомневайся, свет мой, — вступился князь. — Он истинный священник, из вотчины твоей, на Костроме. Рукоположен был и много лет служил. Однажды по грибы пошел, да заблудился и в град наш, Беловодье, угодил. Наняли звонарем…
— А кто же он теперь? Простой звонарь?
— Ох, не простой! Должно, не раз слыхала, как он звонит на Пасху. Люди говорят, запел Иван Великий, а се звонарь поет. И как брачует!..
— Расстрига, что ль? Распоп?
— Ну, ровно твой духовник! — боярин засмеялся. — Токмо искусный в колокола звонить, на радость людям. И молодых венчать.
— Да как же он венчает? И почто не в храме?
Сей плутоватый мужичок в тот час расправил плечи и козырем пошел.
— Уж коль я окручу — счастливый будет брак. Что тебе храм? Однажды уж венчали, да вот ты и вдова! А ежели я побрачую вас, в совете и любви век проживете — все будет мало. И в один день преставитесь, коли наскучит жить.
— Но как же без креста?!
— С крестом, боярыня, с крестом! — он подал плети. — Крестите-ка друг друга троекратно! Да от души! Потом ножи вам дам.
— Нет, я не стану! — руками заслонилась. — Обычай сей поганый! Хочу венчаться в храме, по старому обряду. И прежде испросить благословления.
Суров боярин стал, но глас и взор ласкал.
— Коль ты сватов не приняла, я мыслил втайне сочетаться браком.
— Добро бы втайне, но токмо в храме. У матери Меланьи поп верный есть, горбатый Досифей…
— Ну, так покличь его, коль мой священник не пришелся! Иль в храм к нему! В сей час же!
— Храм заперт, ночь. А схимница Меланья в трудах молитвенных, негоже отрывать… И как же под венец, коль нет благословления?
— Ну, коли так, придется обождать, — не сразу вымолвил боярин. — Ступай, звонарь, раз сей обычай не по нраву…
— А жаль, — вздохнул расстрига. — На звоннице служу, всех к Богу ближе. А еще оттуда на мир взираю. Людишки, ровно муравьи, ползут, ползут, и все одно, что царь иль князь, и что холоп. Мне с колокольни все видать, и радости, и страсти, и посему я крепко в окрутил! Так крепко, что невзгоды не разорвали в уз. Поелику не в храме я венчаю — на небесах, под божьим оком. Ну, коли эдак-то не ладно, прощай. Опомнишься, взберись ко мне да кликни.
— Нет, нет, ступай! — боярыня крестилась. — Помилуй, Боже, и спаси меня! Без благословления нельзя! Что скажет мне отец духовный?
— Зрю Аввакума дочь! — князь руки ее взял. — Мне мыслилось, наш тайный брак тебе поможет укрепиться. Ведь ты слаба, в чем теплится душа… Но так строптива!
— И все одно, не оставляй меня. Ты за порог, и я опять слаба…
— Но мне пора. Пока не рассвело, и ветер не развеял дым…
— Когда ты явишься ко мне, мой чудный сон?
— А как вернусь… Токмо постой, мне след предупредить тебя. Коли случайно встретимся иль где увидишь — на улице, в монастыре иль в царских сенях, не признавай меня. Даже на лобном месте. Чтоб не навлечь беды, очами знак подай, и мне будет довольно.
— На лобном?.. Тебя хотят казнить?
— Покуда нет… Да от тюрьмы и от сумы не зарекаюсь, — он подступил к окну — Пора, мой час настал.
— Постой! Мне страшно за тебя… Цела ль вещица, что я тебе давала?
Он распустил рубаху на груди.
— Позри, цела. Побита пулями не раз, не раз мне жизнь спасала…
— Храни ее, спасет и ныне!
