«Пижон» – первое, что подумала Джоанна, увидев Роджера Фуллертона. Он был одет в безукоризненный костюм-тройку из великолепного твида, а его седые усы были тщательно расчесаны и кончики завиты. Когда Сэм представлял Джоанну, в глазах Фуллертона вспыхнули искорки, и Джоанна поняла, почему Сэм утверждал, что ее присутствие может повлиять на его решение.
Они уселись в кожаные кресла, и им принесли чай. В этой комнате Фуллертон уже больше сорока лет проводил семинары со своими студентами, и она несла на себе отпечаток долгой насыщенной жизни. На стенах под причудливыми углами были развешаны фотографии людей, лица которых показались Джоанне знакомыми, и самого Фуллертона в молодости. Повсюду были живописно разбросаны книги и листы бумаги; на столе у окна стоял компьютер.
– Итак, – начал Фуллертон, переводя взгляд с ног Джоанны на ее лицо, – я полагаю, цель вашего визита – убедить меня принять участие в одном из так называемых «экспериментов» Сэма.
Он говорил с едва заметным английским акцентом, который вызвал в памяти Джоанны образ Рэя Милланда или Кэри Гранта из какой-нибудь старой ленты. Она взглянула на Сэма – тот как ни в чем не бывало прихлебывал чай.
– Думаю, на это он уже не рассчитывает, – защищая Сэма, сказала она. – Пока мы к вам ехали, он сказал, что вы непременно начнете с ним спорить, но это помогает ему всегда быть в форме.
Роджер хихикнул:
– Ну что ж, постараюсь его не разочаровать.
После того первого разговора о Фуллертоне Сэм посвятил Джоанну в историю своих взаимоотношений с профессором. Они познакомились, потому что Сэм ходил на его лекции и в конце неизменно задавал вопросы. Возникшая между ними дружба не распалась даже после того, как Сэм забросил физику и занялся психологией – с точки зрения Фуллертона, беспредметной наукой. Но простое неодобрение сменилось настоящей яростью, когда Сэм увлекся парапсихологией.
Допив чай и закончив обмен светскими любезностями, мужчины продолжили свой вечный спор, словно отложенную партию в шахматы, которую стремятся доиграть при первой же возможности. С прошлой встречи ничего не изменилось, и каждый помнил свой последний ход.
– Ты просто сбрасываешь со счета половину того, что было открыто за последнюю сотню лет, – говорил Сэм. – В конце девятнадцатого века не случайно произошел взрыв интереса к феноменам психики.
– Старые дуры и неврастеники-холостяки, – перебил его профессор, – сидели в темноте, положив ладони на стол, и ждали, пока мамаша подаст им знак с того света. Боже правый, неужели ты хочешь сказать, что они занимались наукой?
– Подобными вещами интересовались лучшие умы в нашей стране и в Европе – врачи, физики, философы, люди, которые до сих пор пользуются большим авторитетом в науке...
– И помнят их именно благодаря их научным трудам, а не потому, что они копались в бессмысленных суевериях, которые ни к чему не ведут.
– Наоборот, они обратили внимание, что происходят чрезвычайно интересные вещи, и им хватало любознательности – и честности – попытаться выяснить природу этих явлений. Ты сам учил, что суть научного подхода в том, чтобы быть готовым поставить под угрозу опровержения собственные идеи.
– Правильно, они это делали – и ничего не достигли! Поскольку нет ни одного эксперимента с повторяющимися результатами, которые доказали бы...
– Проведена масса таких экспериментов, доказавших, что сознание человека и животных способно влиять на случайные события. Статистика показывает это со всей убедительностью.
– Подтверждать теорию статистикой – все равно, что ее опровергать.
– Законы физики тоже базируются на статистике.
– Квантовые явления непредсказуемы, но их средняя величина позволяет вывести закономерности, которые постоянны – по крайней мере настолько, что их можно использовать где угодно, начиная от электронных часов и кончая космическими кораблями. А твои так называемые эксперименты выявляют всего-навсего отклонения, на основании которых нельзя сделать никаких научных выводов. И тем более, найти им практическое применение. Все, что у тебя есть, это некая неопределенная сила, которую ты называешь «пси», и принимаешь за ее проявления обычные флуктуации.
– 'Пси', мой дорогой непримиримый Роджер, такая же вполне определенная вещь, как то, что называется «наблюдаемым эффектом». Может, теперь ты скажешь, что и его не существует?
– Нельзя экстраполировать из микромира на макромир.
– Но и границу между ними тоже нельзя проводить. Это не две разные вещи, а лишь противоположные концы спектра.
– На моем конце которого – научные принципы, а на твоем – все, что тебе захочется. Так называемые пси-способности, – он произнес это слово с неприкрытым презрением, – сводят на нет понятия пространства и времени. Забудьте о теории относительности или законах термодинамики – вселенной правит «пси», которую мы не можем ни измерить, ни вычленить, ни рассчитать. То, чем ты занимаешься, не наука, а религиозный культ.
– Почему бы тебе не посмотреть, что я делаю, прежде чем спорить?
– Потому, что я знаю – ни одно из твоих заявлений я не смогу опровергнуть, и поэтому меня, как физика, они не интересуют. И никогда не заинтересуют. Главное, что отличает научную гипотезу, это то, что в свете новых открытий ее всегда можно развенчать. А завиральные идеи характерны тем, что их ни при каких обстоятельствах нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
– А если бы ты увидел, как стол сам по себе вращается или даже поднимается в воздух, – своими глазами, при свете дня?
– Я бы поаплодировал мастерству фокусника.
– А между тем это происходило, и не однажды. Я намереваюсь повторить – обрати внимание на это слово – повторить такой эксперимент, и это отнюдь не фокус.
– Тогда я вынужден напомнить тебе, что думал о чудесах Дэвид Хьюм. Он говорил, что естественнее заподозрить обман и мошенничество, чем ни с того ни с сего отвергнуть то, чему научил меня предшествующий опыт.
Глядя, как двое мужчин в пылу спора расхаживают по комнате, Джоанна чувствовала себя зрителем в театре. Она хотела вставить в диктофон чистую кассету, но постеснялась делать это в открытую, не спросив разрешения у профессора записать беседу на пленку. Поэтому она просто нашарила в сумочке диктофон и включила его на запись, надеясь, что хотя бы часть их спора поместится. Фуллертон вдруг посмотрел в ее сторону, и она смутилась.
– А вы что об этом думаете, мисс Кросс? Как журналист?
– Как журналист, профессор, я не имею права судить. Моя задача – лишь передать аргументы обеих сторон.
Это прозвучало довольно напыщенно, и на самом деле было неправдой. Но Джоанне не хотелось подключаться к этому диспуту.
– Однако вы лично должны к чему-то склоняться, – настаивал Фуллертон. – От этого никуда не денешься.
– Знаете, мое мнение – «есть многое на свете...» У меня нет оснований что либо утверждать. Но вот, например, мой отец, которого никак нельзя назвать фантазером, утверждал, что в бытность свою пилотом видел летающую тарелку.
– Погодите, – перебил Сэм. – Не хочу никого обидеть, однако для протокола должен заметить, что НЛО, круги на полях и прочие вещи подобного рода не имеют отношения к парапсихологии.
Джоанна одарила его взглядом, который со всей возможной мягкостью говорил, что она не нуждается в руководстве.
– Юнг считал, что НЛО это тулпы, – сказала она. – Я подковалась в этом вопросе, после того, как ты мне о них рассказал. По его мнению, это овеществленные мысли, либо созданные в прошлом и сохранившиеся до сих пор, либо создаваемые коллективным бессознательным непосредственно перед тем, как их увидели.
Сэм поднял руку:
– Ты права. Беру свои слова обратно.
