— Летает… И я вот полетел, да споткнулся… Вихрь и есть вихрь — затянет тебя, закружит, а где выбросит, о том не ведаешь… Меня до ваших райских кущ не дотащил, выкинул в чужое тело, в самый гнусный, самый поганый период — вы его Большой Ошибкой зовете, так? Еще Эпохой Унижения… Вот в нее-то я и попал, Андрей — думаю, в тридцатый или тридцать первый век.
Плоть досталась мне приличная, можно сказать, мужик в расцвете сил, зато время премерзкое. Все под землей сидят, всё под контролем, дернешься не так — на компост перемелют, а из развлечений изысканней всего охота на крыс. Ну, стал рваться на Поверхность… И вырвался! Во-он там! — Он показал в сторону базы. — Там, где памятник торчит под вашей башней. Крит, Хинган, Дамаск, Мадейра… ну, и все остальные.
— Дакар и Эри, — добавил я, уже перестав удивляться.
— Дакар и Эри, — эхом отозвался Павел и положил на грудь растопыренную пятерню. — Вот он, Дакар!
Настоящий красавец, вспомнил я слова Анны: темные глаза, нос с благородной горбинкой, высокий лоб, густые волосы… Впрочем, во внешности ли дело? Волею судеб в том далеком времени Дакар стал психогенным носителем Павла.
Еще одна ожившая легенда, мелькнуло в голове.
— Эри была его возлюбленной, — произнес Павел. — Досталась мне вроде как по наследству… Очень помогла… спасла от помешательства, если сказать по правде. Я ведь, друг Андрюша, не понимал, что со мной случилось. Сам подумай: очутиться в будущем, в чужом теле, а потом узнать, что люди никогда не жили на Поверхности, а только в этих гнусных куполах! Узнать, что всё отринуто, забыто — вся прошлая история, ошибки и взлеты, злодеи и гении, сокровища искусства, всё, всё!.. У любого бы крыша поехала! Если бы не Эри… — Судорожно вздохнув, он покачал головой. — Поистине мир спасается любовью!
В этом я был с ним согласен. Нас, наблюдателей Евразийской базы, древность иногда шокирует — слишком дикие и жестокие века, так непохожие на наше время. Ни роботов, ни компьютеров, ни транспорта и средств связи… В Эру Унижения всё это было, но мои коллеги из Австралии утверждали, что испытывают еще больший стресс. Мысли о том, что ты уменьшился до размеров таракана и заперт в подземелье, гнетут и мучают, период адаптации тяжел и требует большего срока, чем в Древнем Риме или Китае. Необходимо свыкнуться с мыслью, что люди, даже такие крохотные, остались по-прежнему людьми, и сам ты человек, а не диковинное насекомое. Разум в этом не помощник, разум скорее ужасается свершившейся метаморфозе. Другое дело чувства и первое из них — любовь; они подтверждают, что подземный муравейник всё-таки обитель человечества.
Я не сказал ни слова, но Павел, с его ментальным даром, уловил суть моих раздумий.
— Эри вернула мне чувство реальности… может быть, даже излечила от тоски… Я так тосковал, Андрей, так тосковал! По сыну, жене, по дому и своей эпохе… Иногда мне казалось, что лучше умереть в том, моем, времени, чем жить под куполом. Щель в земле… полость, а в ней — жилые колонны от основания до потолка… Ниже полости были ходы и пещеры, куда сбрасывали мусор, и там водились черви, крысюки и прочие омерзительные твари… Там мне тоже случилось полазить, с Критом… — Глаза Павла на мгновение вспыхнули. — Крит… — протянул он, — Крит был герой! Если б не он, не видать нам Поверхности! Однако поднялись. Летали в скафе среди питерских развалин — они нам казались горами километровой высоты… Вернулись в Пулково, и я нашел тот бункер, где была лаборатория. Пропасть, колодец с бетонными стенами…
— Вы спустились, — уверенно сказал я, — и в должный час ты обнаружил свечение. А потом… потом позволил ветру будущего снова унести себя. Вместе с Эри… Так?
— Так. — Впервые Павел улыбнулся по-настоящему. — Она не желала отпускать меня одного. Эри, знаешь ли, девушка с твердым характером.
— И куда вы попали?
— Нас протащило на пятьдесят веков, почти в конец восьмого тысячелетия. Мы очутились в новом теле, Андрей. Оба в одном ментальном пространстве, представляешь! Но… — Он смолк и неопределенно пошевелил пальцами.
— Но ситуация изменилась, — кивнул я. — В первом случае твой разум подавил сознание Дакара, а теперь вы столкнулись с более сильной личностью. С человеком моей эпохи, верно? Способным оперировать пси-полями, с высокоразвитым мозгом, который мог защититься от вторжения… Что же он сделал с вами, Павел? Отправился в Дом Уходящих и выкинул к Носфератам?
— К ним мы попали, но не сразу. Он… Словом, этот человек был настоящим гением и мог бы приютить десяток таких, как мы с Эри. Может, и побольше… Могучий ум! Кроме того, весьма благожелательный и щедрый… Какое-то время мы провели вместе. — Павел сделал паузу, затем поинтересовался: — Не позабыл наш сахарский вояж? Я ведь тебе не слишком мешал? А всё потому, что имею опыт такого сожительства. Долгий и не сказать чтоб неприятный… Ну а в урочное время наш носитель — или, точнее, патрон — отринул земную оболочку и переселился к Носфератам. Он и сейчас там, у Асура, в Рваном Рукаве. Он и Эри. Мой друг и моя женщина…
— Кем же он был?
— Можешь верить или не верить, но ты с ним хорошо знаком. Не лично, конечно, но по записям в Инфонете и по его трудам. Один из ваших отцов-основателей, Андрей…
Горло у меня перехватило.
— By? — прохрипел я. — Или Аль-Джа? Или Джослин?
— Нет, нет. Самый первый из них — Жильбер, космолог. Видишь ли, он попытался объяснить случившееся с нами. Он говорил, что наше явление — дар судьбы, что он нам благодарен. Эта его идея… Помнишь? О том, что сдвиг в топологической структуре времени означает для мыслящего объекта переход из настоящего в прошлое или будущее… Он считал, что обязан ею нам, но думаю, это не так. Мы свалились ему на голову… — Губы Павла искривила усмешка. — В голову, верней сказать, и это был толчок к раздумьям. Всё остальное — собственная его любознательность и дар предвидения.
Ступор, охвативший меня, результат услышанных откровений, начал проходить. Я оглядел стол с остатками еды и выпивки, нависшие над нами яблоневые ветви с еще зелеными плодами, вдохнул прохладный воздух северного лета и перевел глаза на одутловатое лицо собеседника. Рассказанное Павлом было удивительно и могло служить отличным материалом для исторической науки и стимулом для тех специалистов, что занимались темпоральной топологией. Им, вероятно, удалось бы дополнить уравнения Ву-Аль-Джа и объяснить произошедший феномен математически. Я мог назвать полсотни космологов и математиков, рискнувших бессмертной душой ради такого шанса — внести свой вклад в работу гениев. Что же до самой истории… Да, она была удивительной и пробуждающей воображение, но не более того! Иными словами, в текущий момент трагедии я в ней не видел. Трагедия осталась в прошлом, вместе с ушедшей эпохой Павла и временем Большой Ошибки, вместе с ностальгией по жене и сыну, по дому и близким, которых не вернешь. Но что печалило его сейчас? Он получил дары, какие преподносит жизнь, чтобы компенсировать потерю — новых друзей, возлюбленную и обитель среди звезд. Когда-нибудь мы воссоединимся с ним — я и Тави, Саймон и Егор… Чего еще желать? И всё-таки он был несчастен.
Поднявшись, я прислонился к темному яблоневому стволу. Токи жизни струились под древесной корой, я ощущал их с наслаждением, будто превратился на минуту в лист, или ветвь, или плод. Павел сидел напротив меня с мрачным лицом.
— Что тебя гнетет? — спросил я. — Ты не хочешь возвращаться в свою новую обитель? Или не можешь?
Он передернул плечами.
— Хочу и могу. Могу в любой момент, только бы добраться до Дома Уходящих! Но я… понимаешь, я очутился в ловушке. Любопытство, друг мой Андрей, наказуемо… Теперь я знаю, что путешествие к вам, сюда, было ошибкой. Я не ожидал, что буду поставлен перед выбором!
— Перед выбором? — Я недоуменно сдвинул брови. — Это как-то связано со мной? Может быть, с Саймоном или кем-то еще? С Джемией?
Его пальцы обхватили стакан, стиснули так, что побелели косточки.
— Нет, не с вами, — буркнул Павел. — С Принцем, крысиная моча!
Всё-таки с Принцем… Что случилось между ними, пока я поддерживал славу и честь Пемалхима? Я спросил об этом, но он лишь покачал головой:
