были основой их хозяйства. Вот, например…
Захихикав, Октавия повалила меня на спину и стала щекотать шею — там, где полагается быть бороде. С минуту я крепился, но, не выдержав пытки, начал молить о пощаде. Она была мне дарована — при условии, что козы, козлы и народная мудрость ливийцев упоминаться более не будут.
Конечно, я всё ей рассказал. О темпоральном канале и псионном вихре в бункере под нашей базой, о смертельной болезни Павла, о ветрах времени, что унесли его в Эру Унижения, где он воплотился в Дакара, о девушке Эри, пригревшей странника, об их путешествии на Поверхность, а затем во времена, когда Жильбер работал над своей теорией. Тави слушала, не перебивая, и только вздыхала в изумлении. Шел третий час ночи, и, если не считать шелеста листьев и сонного попискивания птиц, над Антардом плыла тишина. Кроме этих звуков я слышал лишь собственный голос да дыхание Октавии.
Когда я закончил, она спросила:
— Мы можем чем-нибудь помочь ему?
Обычная реакция Наставника-Воспитателя, имеющего дело с детьми. Взрослые в нашем мире редко нуждаются в помощи.
— Не знаю, — ответил я. — Он говорил, что очутился в ловушке, что поставлен перед выбором, но каким? Это относится к проектам Принца, но суть их для меня по-прежнему темна. Я не могу понять их связь с тем опытом, который мы проводим, и… — Тави фыркнула:
— Это не важно, Ливиец. То есть, наверное, важно, но ваша работа, как и проекты супериоров — второй вопрос. А первый, тот, что касается выбора, ясен. Принц озадачил Павла каким-то своим начинанием, и Павел может поддержать его или выступить против, если начнется общественное обсуждение. Для большинства из нас он — посланец Носферата, и так его воспринимают, хотя сейчас он человек и появился на Земле движимый любопытством. Всё равно посланец, существо, наделенное высшей мудростью! Его мнение, «да» или «нет», многого стоит!
— Думаешь, мне это непонятно? — проворчал я. — Могу добавить кое-что еще: кажется, что он не одобряет планов Принца, да и сам этот тип ему неприятен. Однако он в смущении. Отчего же?.. И еще одно: я поинтересовался, рассказывал ли он свою историю Принцу, и ответ был странный… отрицательный, но странный… — Пытаясь вспомнить, я прикрыл глаза. — Что-то такое: если бы Принц знал правду, то понял бы, на каком я у него крючке! На крючке, понимаешь?
С минуту мы молча глядели друг на друга. Потом Тави прошептала:
— Вот она, ловушка! Что-то связанное с прошлым Павла, из-за чего он колеблется… Принц ему антипатичен, но в планах супериоров есть некий соблазн…
Я кивнул:
— Должно быть, очень сильный, если Павел не знает, что ему делать. Но помощи он не просил. Даже наоборот — утверждает, что справится сам.
Октавия поджала губы. Сейчас она была похожа на строгого Наставника-Воспитателя, решающего моральную дилемму: вмешаться ли в события или пустить дела на самотек. Пожалуй, лишь в ее Койне бывают такие проблемы, но они касаются детей, а не взрослых. Взрослый человек вполне самодостаточен — тем более тот, кто прожил три тысячелетия с Галактическим Странником.
— Он из нашей вары, — наконец произнесла Октавия. — Он наш друг. Должен ли он просить о помощи? И надо ли нам дожидаться этой просьбы?
Иногда я думаю, что женская мудрость превосходит рациональный ум мужчин. Конечно, это неправильный вывод — не превосходит, а дополняет, и в наше время это дополнение взаимно. В прошлом, в Темные Века, да и в Эпоху Взлета, цивилизация была мужской — в том смысле, что прогресс двигали мужчины, и подавляющее большинство властителей, политиков, гениев и пророков принадлежало к сильному полу. Но шел ли этот прогресс, подгоняемый холодным разумом мужчин, в нужном направлении? Ответ совсем не очевиден! В конце концов, мужчины ввергли человечество в глобальный кризис, а вслед за этим — в Эру Унижения. Думаю, что женщины нашли бы другое решение; скорее всего, не довели бы мир до катастрофы.
В ту ночь мы больше не говорили о Павле, Принце и тайных намерениях супериоров. Главное было сказано: от близких просьб о помощи не ждут. Тави уснула, а я еще долго лежал, не смыкая глаз, смотрел в звездное небо и думал о том, как уложить обрывки сведений в цельную картину. Получалось плохо. Я размышлял о ливийцах-ошу и мирах Триолета, о темпоральном канале и ловушках, рассеянных в Темных Веках, о судьбе Павла, столь невероятной, что она казалась фантастическим романом, инсценированным в мниможизни. Эти кусочки мозаики можно было соединить так или этак, но внутренняя связь между ними оставалась для меня загадкой. Я был уверен лишь в том, что планы Принца и Брейна, какими сомнительными они бы ни являлись, не несут угрозы человечеству. Оно, это человечество, расселившееся по всей Галактике, было слишкомогромной и мощной ветвью жизни, чтобы его поколебали ветры нежеланных перемен. К тому же ни одного человека, ни один общественный институт не приходилось подозревать в злом умысле. Нет, это было исключено, даже если какие-то личности страстно жаждали признания и славы! В наши времена никого не прельщает известность Герострата.
Я задремал на пару часов и пробудился отдохнувшим, хотя сны мои были тревожными. Рассветало; небесные огни начали бледнеть, горизонт на востоке окрасился алым, и бескрылые птички-медузы, расправляя свои разноцветные парашютики, начали взмывать в воздух. Тави крепко спала, подложив ладошку под розовую щеку. Я поднялся, набросил на нее покрывало и растворил бассейн. Вода была прохладной и свежей, как раз такой, чтобы смыть остатки ночных видений.
Одевшись, я направился к жилому куполу, прошел сквозь портал и переместился в свой кабинет. Сенеб справился насчет завтрака, но есть мне не хотелось. Некоторое время я бесцельно бродил по комнате, касаясь то рукояти сирийского кинжала, то колчана, плетенного из лозы, то бронзовых египетских статуэток. Потом сел в кресло и велел Сенебу соединить меня с Принцем.
Он был в своей лаборатории на Ягеле и, кажется, не один — ви-проекция мелькнула слишком быстро, чтобы разглядеть его коллегу. Затем огромное лицо Принца повисло в воздухе, заслонив карту Северной Африки. Он с недоумением воззрился на меня, узнал и тут же кивнул, надев на лицо маску приветливости.
— Вы? Рад видеть. К сожалению, меня не проинформировали о том, что вы вернулись.
— Еще и пяти дней не прошло, — сообщил я, пытаясь сообразить, кто у него в лаборатории. Неужели Павел?
— Ваше погружение было успешным?
— Вполне. Прошлым я доволен, чего не скажешь о настоящем.
Принц нахмурился, с надменным видом оттопырив губы.
— Что вы имеете в виду, Ливиец?
— Вернувшись, я застал одного из своих друзей в депрессии. Вы не знаете, почему?
Он отвел взгляд. Кажется, начал соображать, что у нас не беседа двух приятелей. Я протянул руку, и мои пальцы сомкнулись на древке копья. Жест почти машинальный, но Принц, вероятно, воспринял его как угрозу.
— Вы считаете его своим другом… — медленно протянул он. — А я бы сказал — наш друг! Он столь же дорог мне, как вам, и даже, может быть, еще дороже — ведь от него зависит дело моей жизни!
— Жизнь слишком велика для одного дела, — произнес я. — Но если вы настаиваете на своей формулировке, я бы хотел поближе ознакомиться с ним. Павел меня не просветил.
Теперь его глаза забегали.
— Ловушки и темпоральный канал… — начал он, но я махнул рукой.
— Бросьте! При чем здесь Павел? Пожалуй, канал и ловушки связаны с вашими планами, но не сомневаюсь, что это лишь элементы «дела жизни». Такие же, как ваш интерес ко мне, к ливийцам Западной Сахары и мирам Триолета.
Я попытался поймать его взгляд, но это никак не удавалось. Он явно был смущен, но настойчивость, с которой я его допрашивал, тоже не делала мне чести. Нельзя лезть в дела других людей, нельзя ставить их в неловкое положение, нельзя добиваться ответов, которые не желают дать… Эта одна из основ этического кодекса, и плохо, когда она вступает в противоречие с другим моральным принципом. Например, с таким: от близких просьб о помощи не ждут.
Мой собеседник прочистил горло.
